— Что ж, значит, возвращаемся к исходному. Честно говоря, я впервые в жизни не очень расстроюсь, если мы не найдем убийцу.
— А Мостовой? На него, что ли, труп вешать будем?
— Ну какой он убийца, Слава? Сам понимаешь,
что влип парень по-дурацки. Нужно будет выделить в отдельное производство хищение картин и передавать дело в суд. А парня можно выпустить пока под подписку.
— Так его же родители увезут! Спрячут в какой- нибудь Швейцарии. Ты же сам это говорил!
— Говорил... Я думал, он выведет нас на убийцу. Не вышло.
— А хищение картин — это не преступление?
— Слава! Он за свою глупость получит червонец! Впрочем, почему мы так уверены, что Мостовой скроется от суда?
— Саня! А с тобой в Питере ничего не произошло? — подозрительно прищурившись, спросил Грязнов.
— А что?
— Странный ты какой-то...
— Что там могло со мной произойти?
— Ну, не знаю... Были уже прецеденты...
— Брось, Славка! Если ты о женщинах...
— О ком же еще? Не о мужиках же...
— У меня давно иммунитет. Пожизненный. И вообще, ты подарки к Новому году купил?
— Кому?
— Племяннику своему, Денису. Косте, мне, Ирине, Ниночке...
— Нет. А ты?
— И я — нет. Поедем сегодня за подарками.
— Не-е, тебя в Питер отпускать нельзя! — покачал головой Грязнов.
Турецкий не ответил. Он стоял у окна, глядя на вышагивающих по улице горожан с елками на плечах, пакетами и коробками в руках. Но думал о Марине Олениной. И о ее сыновьях. Если Новгородский совратил сына женщины, на которой был женат, что мешало ему использовать в своих гнусных целях ученика? Сына одинокой женщины, вдовы, которую некому защитить. Что мешало ему запугать мальчика так же, как он запугал сына Веры Павловны? Ученик престижного лицея зависит от учителя в гораздо большей степени, чем сын жены... И он мог шантажировать Дмитрия украденными картинами! Вот что! Они же были там вместе, в этом хранилище!
Хотя... Новгородский уехал из Питера три года тому назад. Если что-то ужасное и происходило между учителем и учеником — это было тогда. Значит, если бы Марина узнала об этом тогда, если можно так выразиться, по свежим следам, она убила бы Новгородского еще три года тому назад (и он, Турецкий, понял бы ее!). А если тайное стало явным только сегодня? Три года в жизни молодого человека — достаточно большой срок, чтобы забыть страшное прошлое. И вряд ли Оленина поехала бы на расправу с депутатом теперь. Она же понимает, что ее рано или поздно найдут. И с кем останутся ее дети?
Но она была в Москве! Именно в день убийства.
Одно не давало ему покоя: надпись, сделанная ею на обложке буклета: «Глупец познает только то, что свершилось». Она взывала к нему... так, что ли?
Несомненно, она поняла, кто он. Несомненно, она поняла, что он приходил к ней. И следовательно, понимает, что в следующий раз он придет за ней. При этом она не прячется. Оставляет отпечатки пальцев на его авторучке, спокойно глядя ему в глаза. Не то чтобы спокойно... Он вспомнил ее взгляд — взгляд человека, который уже поставил на себе крест...
Теперь все зависит от результатов экспертизы.
Четвертого января две тысячи четвертого года криминалист Зуев сообщил Турецкому результаты экспертизы. И Александр получил подтверждение тому, в чем был почти уверен: Марина Оленина была на месте преступления в день убийства.
Саша позвонил Меркулову и сказался больным — благо грипп шагал по столице. Затем строго-настрого наказал Ирине отвечать всем, кто будет звонить, что у него, Саши, высокая температура, он бредит, никого не узнает и ни на что не годен. И, трижды ответив на трижды задаваемый женою вопрос: что, и Грязнову так говорить? И Меркулову?
— Да! В первую очередь и Славе, и Косте. И всем остальным тоже!
Турецкий отправился на Ленинградский вокзал и ранним утром следующего дня вновь ступил на питерскую землю.
Домашний и рабочий телефоны Олениной были записаны, адрес он запомнил наизусть. Пятое января — рабочий день. Особенно для тружеников культпросвета, выражаясь шершавым языком плаката.
Он взглянул на часы. Половина девятого утра. Музеи открываются в одиннадцать. Взяв машину, через полчаса Александр оказался на улице Хрустицкого, отыскал нужный дом и подъезд. Закурил сигарету, раздумывая о предстоящем разговоре. Почему-то он был уверен, что Оленина никуда не уехала. Ему казалось даже, что она ждет, когда за ней придут.
Как жаль, думал Саша, как жаль молодую, красивую женщину, которую он должен изобличить в преступлении.
Дверь подъезда открылась, и на улицу вышла Марина Борисовна в брюках и черной зимней куртке с меховой опушкой капюшона. В этой одежде она казалась совсем молоденькой, почти девочкой. Она взглянула на Турецкого, споткнулась, будто увидела невидимую преграду, и остановилась перед ним. Александр молчал.
— Я могу сходить за вещами? — спокойно произнесла Марина.
— Давайте сделаем это вместе, хорошо?
— Пожалуйста. — Она пожала плечами и повернула назад.
Саша открыл дверь, они вошли в подъезд блочной пятиэтажки.
— Четвертый этаж, лифта нет, — на ходу проронила Оленина.
— Ничего, мы привычные, — откликнулся Александр.
Они молча поднимались, она впереди, он сзади, ощущая легкий аромат «Опиума».
Марина отворила дверь. Саша оказался в небольшой, чисто убранной квартире.
— Я сейчас, у меня все собрано. — Женщина направилась было в комнату.
— Не спешите, Марина Борисовна! Куда вы так торопитесь? Может, угостите приезжего чашкой кофе?
Марина удивленно вскинула брови:
— Кофе? Пожалуйста.
— Позвольте, я за вами поухаживаю.
Он помог ей снять куртку, снял свою.
— А где ваши сыновья?
— Сыновья? — Лицо ее дернулось, как от удара. — А что? Что вам до моих сыновей?
— Ну... Если я приехал сюда не на служебной машине в сопровождении пары омоновцев, наверное, мне есть до них дело. Как вы думаете?
Марина пожала плечами, прошла на кухню.
— Можно мне пройти? И куда? — крикнул ей вслед Саша.
— Да, пожалуйста. Идите куда хотите.
Саша прошел в комнату, видимо самую большую в квартире. Обычная обстановка человека более чем скромного достатка. Разве что обилие книжных полок, на которых, впрочем, книги стояли отнюдь не плотными рядами. Еще пианино. На нем — фотографии в рамочках. Марина и ее муж, молодые и счастливые. Марина с мужем и сыновьями, еще совсем маленькими. Потом фотографии сыновей. На одной из них молодой человек с пробивающейся бородкой, сидит в инвалидном кресле. Сзади — Марина. Оба улыбаются. Александр вгляделся в дату, выбитую в нижнем углу красным цветом: 15 мая 2002 года. Полтора года тому назад.