— Ну, я чувствую, вы ее так и не нашли, да?
— Я пошла к телефону, чтобы сказать тому мужчине — пусть перезвонит через пять минут. А из трубки раздавались короткие гудки. Ух как я обозлилась! А тут смотрю, Ленка бежит, с кульком в руках. И говорит мне, чтоб я поставила чайник, — у нас есть свой закуток, где мы питаемся во время смены. А я ей в ответ все про ее женишка и выложила — как я бегала, ее искала, а этот сперва умолял найти и позвать, а потом трубку бросил. Все мужики — гады по определению! Ну, поговорили мы, я съела пирожок с рисом и пошла к себе в бокс. Обошла больных, все вроде нормально, и села к столу. А потом чего-то как стукнуло в спину. Я вспомнила, что каким-то боковым зрением заметила, что из моего бокса вышел Борис Тихонович и пошел в противоположную сторону — там у нас лифт и лестница вниз, на выход. Нашего хирурга легко узнать по сутулой спине и высокому росту. Ну и костюм у него такой, светло-зеленый. И шапочка с матерчатой маской. Я еще, помню, подумала, почему он меня не окликнул? Видел же, должен был сделать замечание, но не строгое, он у нас человек добродушный, зря не ругает. Короче, вернулась я к себе, мельком оглядела больных, все как будто в порядке, и села за свой стол — заполнять приемы лекарств.
— И сколько вы сидели так?
— Не знаю, минут пятнадцать, может, или двадцать. Короче, подошло к десяти. Пора начинать раздавать таблетки, делать уколы. Да и некоторые капельницы должны были закончиться.
— А вы что же, не следите разве постоянно, когда в них заканчивается лекарство? — удивленно спросила Галя.
— Да, следим, конечно, — поморщилась Регина. — Только тогда совсем уже не удастся даже присесть. Каждому же свой объем, разная скорость — кому медленнее, кому, наоборот, быстрее… Все ж не упомнишь, да и в голове держать невозможно — одно сделаешь, про другое забудешь… Но мы стараемся, чтоб нареканий не было. Да и некоторые больные сами кричат, когда у них раствор кончается… Ну, в общем, дошла у меня очередь и до Гаранина, я ж говорю, он крайний лежал. Подхожу, смотрю на капельницу, а раствор не поступает. «Бабочки» не вижу, пузырьков прыгающих. Что-нибудь опять с иглой, думаю. А потом, некоторые больные неловко поворачиваются, и катетер из вены выскакивает, а то трубку нечаянно пережмет — разные причины. Проверила, вроде бы все правильно. Потом пульс взяла… Матушка родная, а его же нет! Как ни щупала — нету! Ну и я бегом к врачу… Ой, просто рассказывать дальше не могу… Взялись наши за него! И чего только не пробовали! Минут, наверное, тридцать старались — ни в какую. Накрыли простыней… А потом два санитара переложили его на каталку и увезли вниз.
— То есть вы прозевали смерть Гаранина, да, Регина? — безжалостным тоном спросила Галя, которой показалось, будто медсестра уже нашла для себя веские оправдания. — А как же ваш доктор? Вы его спрашивали, зачем он приходил?
Она насупилась, помрачнела.
— Спрашивала…
— И что же он ответил? — настаивала Галя.
— А вы сами его спросите, — пробурчала Регина.
— Обязательно спрошу. Но я хочу это услышать от вас.
— Я потом уже, когда все закончилось, сказала, что видела его, как он выходил из нашего бокса. Поэтому, мол, и не беспокоилась. А он помолчал и спросил: «Ты уверена твердо, что именно меня видела?» — «Конечно, — говорю. — И костюм, и… все остальное», — ну, это я про его сутулость и рост. А он мне отвечает, тихо, чтоб никто другой не слышал. «Региночка, — говорит, — девочка, запомни, я из своего кабинета в течение двух последних часов не отлучался ни на секунду. Можешь сама у Надежды Яковлевны спросить». Это наша старшая медсестра в хирургии. Красивая тетка, у них с Вайсфельдом роман. И я поняла из его слов, что в нашу реанимацию заходил кто-то другой, может быть, чужой. А сделать укол, да хоть того же клофелина, чтобы остановилось сердце, — не проблема, больной был и без того весь исколот уже и обожжен до такой степени, что никакого следа от иглы не обнаружить. К тому же и вскрытие сразу не проводилось, посчитали причину смерти вполне объяснимой.
— А должны были? — таинственным шепотом спросила Галя.
— Не знаю, — Регина пожала плечами, — разные бывают ситуации. А в случае с Гараниным? Ну что, хоть и крепкий был мужик, но все равно никто ничего определенного сказать бы не мог, для этого время нужно…
Романова поняла, что большего из медсестры не вытянуть, она и так рассказала вполне достаточно, чтобы теперь бояться мести со стороны тех, кто устранил больного. Но Галя пообещала молчать об их разговоре, добавила, что для всех остальных в больнице они просто не знакомы, и Регина может за себя не опасаться. А если кто спросит, станет, скажем, настаивать, то ответ может быть простой: да, приходила тут одна, интересовалась, но ничего не записывала, а так и ушла.
Договорившись так, Галя отправилась к Вайсфельду.
Если судить по его внешности, Борис Тихонович ей понравился. Типичный такой доктор, как его представляют себе по рассказам старых писателей — вежливый, немногословный, действительно сутулый, с длинными, «музыкальными» пальцами и вытянутым, словно у лошади, лицом.
Галя представилась, предъявила свое удостоверение и попросила доктора ответить на несколько вопросов, интересующих следствие. И первый из них: почему не делалось вскрытие покойного Гаранина, если это положено по правилам?
Вопреки своей немногословной манере, доктор начал долго рассказывать о разных случаях смертельного исхода, при которых либо есть такая необходимость, либо ее нету. Тем более что диагноз был абсолютно ясен.
Терпеливо выслушав Бориса Тихоновича, Галя словно невзначай оглянулась, будто проверяла — не подслушивает ли их разговор кто-то, и негромко и доверительно сказала:
— А теперь, уважаемый Борис Тихонович, объясните мне, почему вас не удивило присутствие в отделении реанимации кого-то постороннего, так сильно напоминавшего именно вас?
— Понятно, — он помрачнел. — Вижу, вижу след…
Вероятно, он понял, что Галя уже разговаривала с Региной, и та, вопреки предупреждению Вайсфельда, все-таки проболталась. И чтобы смягчить реакцию доктора, Галя добавила:
— Пока, до обнаружения преступника, наш разговор останется в глубокой тайне, это я вам лично обещаю. Можете ни за кого из своих родных или… близких, скажем, совершенно не беспокоиться.
Доктор недоверчиво посмотрел на нее, тяжко вздохнул и вдруг хмыкнул:
— А собственно, чего мне теперь бояться? Никакая судебно-медицинская экспертиза не покажет следов яда. А обычные лекарства, включая даже передозировку какого-нибудь распространенного наркотика, давно уже исчезли из тела покойника. Но я, тем не менее, отвечу вам. Дело было так, уважаемая… Я заканчивал здесь свои канцелярские дела, собираясь уже уходить домой, когда раздался телефонный звонок. Я не скажу, чтобы грубый, нет, возможно, даже по-своему вежливый, но хриплый голос сообщил мне следующее. В течение ближайших сорока минут — а это было, я посмотрел на часы, пять минут десятого — я не должен покидать своего кабинета. Ни под каким поводом. Более того, я должен вызвать к себе старшую медсестру Кардышеву и задержать ее под любым предлогом у себя в кабинете на это же время. За послушание мне гарантируется полный покой и безопасность. В противном случае Надюшу… э-э, простите, Надежду Яковлевну… вы меня должны извинить, но вы же сами хотели услышать правду, не так ли?