Олег Иванович Тимофеев оказался достаточно молодым человеком, уж сорока-то ему точно не было. Он встретил неожиданных посетителей спокойно, без всякого волнения. Грязнов в порту прихватил с собой Симагина, полагая, что двоим местным легче начать разговор, да они уже и знакомы, а Борис Егорович, в свою очередь, покажет, что московский генерал вовсе не страшный и с ним можно разговаривать доверительно. И вообще, важно начать, а дальше сам разговор выведет, куда нужно.
— Я понимаю, вам уже, вероятно, до рвоты надоели и допрашивающие вас, и сочувствующие, но вы уж не сердитесь, уделите и нам полчасика, — обратился к хозяину «малогабаритки» Вячеслав Иванович.
— Олег, надо, понимаешь? — поддержал Грязнова Симагин.
— Борь, ну я уж все рассказал, — устало поморщился Тимофеев, поглядывая на дверь, — они сидели в тесной кухне, за которой возилась и о чем-то громко вздыхала жена диспетчера.
— А может, нам лучше сделать так? — предложил Грязнов, понимая подавленное настроение хозяина. — Может, мы сразу будем в протокол записывать, чтобы потом не повторяться и не отнимать вашего времени?
— Да уж записывали, — упрямо повторил Тимофеев. — И все одно и то же, будто я чего нового могу им выдумать… Прокуратура была. И сюда приезжали, и к себе вызывали… Другой генерал, извините, приезжал и все мои показания подробно записал. Твой, между прочим, московский шеф, Борис. Но не он сам, конечно, писал-то, а его помощник, наверное. Высокий такой. С неприятной мордой…
— Ага, и нос с горбинкой. Раулем зовут, да? — спросил Грязнов.
— Как зовут, не знаю, он не назвался, а горбинка была. И голос простуженный — это летом-то! — презрительно фыркнул Олег Иванович. — Пивко холодненькое, поди, крепко уважает…
— Знаю его, — кивнул Вячеслав Иванович и подумал, что сегодня должен, по идее, прийти ответ и к Сане на факс о личности этого странного Рауля. Вот тогда и можно будет с ним пообщаться, а пока пусть бегает. — Но дело в том, Олег Иванович, что никаких ваших показаний в уголовном деле, возбужденном краевой прокуратурой в связи с авиакатастрофой правительственного самолета, не имеется. И как это надо понимать, я, естественно, догадываюсь. Видно, вы рассказали им нечто такое, что никак не укладывалось в рамки проводимого ими расследования. А что не укладывается, то долой, к чертовой матери!
— Ну, я ничего не могу сказать в этом плане. Я могу только повторить.
— Именно об этом мы и просили бы вас. И можете быть уверены, теперь ваши показания не пропадут.
— Вам видней… — по-прежнему неохотно отозвался Тимофеев. — Но желательно, чтобы и угроз тоже больше не было, на это могу рассчитывать?
— А с чьей стороны они исходили? — живо откликнулся Грязнов. — Впрочем, погодите, я сам, кажется, догадываюсь. Со стороны того горбоносого, да? И как он угрожал?
— Как? Просто… Если бы я не знал, что он — помощник генерала, подумал бы, что разговариваю с братвой. Уже уходя, он окинул оценивающим таким, кобелиным взглядом Инку, жену мою, поцокал вот так… — Олег выразительно сам поцокал языком. — Как эти «мандаринщики» на рынке делают, и говорит, уже в дверях, негромко, может, чтоб генерал не слышал, что я должен помалкивать и пасть свою не раскрывать. Иначе семья может разрушиться. Тонкий такой намек.
— Да, это он, конечно. Но, я полагаю, ему уже недолго осталось бегать и цокать языком. Возможно, денек-другой, не больше. Он не одному вам угрожал. Было и там, где упал самолет, за поселком Рассвет. Мужики слышали взрывы, а местный участковый даже побывал на месте падения, они же первыми и сообщили об этом факте. Вот их, как свидетелей, и попытались приструнить, да не очень вышло. Мы сейчас проводим собственную оперативную работу, документируем, и, как только закончим, будет принято, я надеюсь, кардинальное решение. Так что ничьей мести вам опасаться не следует. А теперь давайте по нашей теме. Итак, что вам известно?
Вячеслав Иванович говорил спокойно и уверенно, и его спокойствие передалось диспетчеру. Картина получилась следующая…
Олег Иванович рассказал, как обстояли дела в тот поздний вечер, когда в аэропорту ожидали прилета правительственного лайнера с министром на борту. Переговоры с экипажем шли в обычном рабочем режиме и никаких трудностей не предвиделось. Командир экипажа самолета, пилот первого класса Рутченко сообщил о заходе на посадку, диспетчер передал все необходимые для этого параметры — удаление, высоту, скорость и направление ветра и прочее, что делается как бы автоматически, после чего дал разрешение на посадку. По расчетам Тимофеева, самолет должен был коснуться колесами посадочной полосы ровно через шесть минут. Но неожиданно связь с бортом прервалась. А затем и сам самолет исчез с экранов радаров. Могли быть помехи, могло быть что угодно, вплоть до грозового фронта. Но синоптики ни о какой грозе не предупреждали. Десять минут прошли, а самолета все не было. И связи — тоже. Но с северо-западного направления донеслось нечто похожее либо на глухой взрыв, либо на отдаленный грозовой разряд. А позже грохочущие звуки повторились еще несколько раз, словно прокатился гром, разнесенный эхом.
Синоптики, естественно, не собирались признавать своей ошибки и настаивали, что никакой грозы в радиусе ста километров не наблюдалось. Однако же гремело?
Тимофеев, грешным делом, уже подумал, вернее, мелькнула у него такая крайне неприятная мыслишка, вызвавшая мгновенную ледяную оторопь на спине, что все эти громы — следствие уже свершившейся аварии, но он усилием воли постарался избавиться от наваждения. Впереди ведь у него еще целая ночь, и расслабляться, распускать нервы было категорически нельзя.
Потом начались странные звонки в диспетчерскую из помещения аэровокзала, где министру приготовили торжественную встречу с хлебом-солью, кратким банкетом и соответственными речами. Съехалось много важного народу, считай руководящие кадры всей Восточной Сибири и Приморья. Спрашивали о том, что слышно с самолетом? Не восстановилась ли связь с экипажем? Вообще, что нового в эфире? Ну, будто он сейчас все бросит и станет им рассказывать, о чем переговариваются, например, экипажи с землей, да вплоть до телефонных переговоров по сотовой связи — и такое нередко приходится слышать. Но что любопытно, в голосах тех избранных, которые ожидали министра и звонили по этому поводу в диспетчерскую службу, не ощущалось тревоги. Будто они все там были предупреждены заранее, что так оно и могло случиться. Что именно? А то, что экипаж правительственного самолета, повинуясь, видно, указанию министра, направил самолет на какой-нибудь другой аэродром, подальше на восток. Такая версия и была в тот вечер озвучена в VIP-зале аэропорта. Об этом же, как об окончательном решении, было позже сообщено и в диспетчерскую. Кто сообщил? Так сам генеральный директор авиакомпании «Сибирские огни» Громов, находившийся среди встречавших высокого московского гостя, и позвонил в диспетчерскую, как бы давая отбой.
Все-то бы оно так, да только одна упрямая заноза не давала покоя Олегу Ивановичу. Голос у Рутченко, у пилота, — не новичка какого-нибудь, а опытного человека, знавшего сибирские маршруты, что называется, назубок, был спокойный и уверенный. И вообще, за несколько минут до посадки решение о перемене аэродрома принимается разве что в исключительных обстоятельствах. А таковых в ту ночь не было. Это во-первых. И во-вторых, не давал покоя тот отдаленный гром без каких-либо признаков грозы. Олег Иванович по этим двум причинам и передал свои соображения начальству. Он не без оснований подозревал, что с самолетом случилось что-то непредвиденное. И несмотря на то что начальство было крайне недовольно, продолжал стоять на своем. Но была, как сказано, ночь, и поднимать поисковый вертолет, даже если бы кто-то и поверил в версию Тимофеева, было невозможно. Значит, придется ждать утра, и вот уже тогда, если связь с министром не будет восстановлена, и принимать соответствующие меры.