Сказать, что Митрофанов был мрачен, значит ничего не сказать. Он был тихо разъярен, ибо орать на Грязнова, прочитав его докладную министру и, естественно, уничтожающую всякую надежду резолюцию, он не имел физических оснований. Вячеслав Иванович умел, когда надо, писать документы, обосновывая буквально каждое выдвинутое обвинение не предположениями, а исключительно непреложными фактами. Ибо без конца спорить можно в дружеском застолье, каким оно только что Митрофанову казалось, хотя он отлично понимал, с кем имеет дело, но когда Генеральная прокуратура требует задержать подозреваемого в целом ряде уголовных преступлений, а министр дает на это свою санкцию, остается только надежда на опытных, прожженных адвокатов. Но самое скверное из всей этой ситуации было то, что активно возражать, не подчиняясь решению министра, было еще опаснее. И Алексея нет рядом! Танцевать он, видишь ты, любит, мать его! Или это они — Митрофанов имел в виду Грязнова с Турецким — нарочно так сделали? Да что теперь говорить? Надо искать хоть какой-нибудь приемлемый выход…
Вероятно, тревожные мысли слишком отчетливо отразились на лице генерала, потому что Вячеслав сочувственно покачал головой, показывая, как он искренне сожалеет о случившемся:
— Сейчас, Георгий, важнее всего, чтобы этот хрен собачий, ты меня извини, не сбежал. Вот тогда будет жуткий скандал. Так что в наших взаимных интересах, чтобы он вот прямо сейчас явился сюда. И ты сам сообщишь ему о постановлении министра. Виноват — не виноват, это мы еще разберемся, но дело ведь пахнет, как ты понимаешь, грубым нарушением твоего собственного приказа об их командировке в Чечню. Придется допрашивать и всех остальных твоих парней, которые засветились на месте падения самолета и в поселке Рассвет.
— Я что-то пропустил? — Митрофанов потряс документом. — Это как «засветились»?
— Да мы не стали подробно этот факт излагать, а поселковые, с помощью которых было произведено опознание, на них показали. Мордобои, угрозы применить оружие, шантаж — сплошные статьи, целый букет! Они сами расскажут, по чьему указанию действовали, к тебе у меня претензий, я говорил, пока нету. Так что давай не будем тянуть, звони, и пусть он немедленно явится сюда. Ну а здесь уж и произведем задержание. Только, Георгий, ты меня извини, если там и есть какая-то доля и твоей вины, сделай милость, не усугубляй. По-товарищески прошу…
Митрофанов был поставлен в тяжелое положение. Но у него и выхода не было: исчезни сейчас Рауль, казалось бы, какие претензии к его начальнику? Это было бы отчасти решением вопроса. Именно — отчасти. Пока найдут, то, другое, время пройдет, другие проблемы появятся. А как ему сказать, когда этот Грязнов глаз не спускает, будто догадывается, что замышляет генерал. А может, все же рискнуть?
— Вячеслав, я вот все думаю, как бы ему так сказать, чтобы он ничего не заподозрил? Ты ж мое состояние понимаешь… Прикажу явиться, а голос выдаст… А если ты прикажешь — еще хуже. Эти ребята — отличные психологи, враз просекут. И потом, почему ты считаешь, что его надо задерживать ввиду особой опасности? С чего ты взял?
— Так ты выпей водички. Или рюмочку. И спокойно вели явиться. Поздно, ну, так надо же! А потом, не беспокойся, что он сбежит, за ним уже добрый десяток глаз с самого утра наблюдает. А насчет особой опасности есть у меня серьезное подозрение, что именно он и застрелил министра.
— Почему? Какие доказательства?
— А дело в том, Георгий, что это лично он, как я выяснил, встретил «скорую», в которой находился труп Сальникова, и отвез тело министра в военный госпиталь, где дырка от пистолетной пули была тщательно замазана. Ее наша Настя обнаружила, ну, ты в курсе, я вам с Алексеем, кажется, уже рассказывал. А зачем это было сделано и кто об этом настойчиво просил, мне на допросе ответили двое: начальник госпиталя, полковник медицинской службы Есаулов Иван Геннадьевич и военный судмедэксперт Игорь Олегович Сорокин. Могу, если желаешь, протоколы их допросов показать. Там ничего секретного нет. Мужики эти оказались тертые и чужую вину на свои загривки навешивать не захотели. И сослался твой Рауль… на кого бы ты подумал? То-то и оно, на твой приказ… Вот мы на всякий случай и обложили Саркисова, чтоб не сбежал и тем не запутал следствие. Тебе этого достаточно? Или еще факты нужны?
— Ах, вон как? Значит, ты уже все предусмотрел? А теперь со мной тут Ваньку валяешь?! — генерал начал заводиться всерьез.
— Не кипятись, Георгий. Хреновым был бы я сыщиком, если бы не предусмотрел заранее любые случайности. А с тобой разговариваю только по одной причине: чтоб ты сам в дураках не остался. На твои ж указания ссылался Саркисов, вот как. А ты за него горой, понимаешь…
— Смотрю, какой ты заботливый!
— Если считаешь, что зря это делаю, тогда я сейчас отдам приказ блокировать в «Центральной» твой спецназ, а потом отправлюсь туда и на всех твоих бандитов надену браслеты. Громко и при всем честном народе! Чтоб весь город, вся губерния, да что там, пусть уж вся Сибирь-матушка узнает, кто у нас служит в милиции на воздушном транспорте! И кого, понимаешь, с пеной у рта защищает генерал Митрофанов! — Грязнов сделал вид, что и сам уже завелся до крайности. — А потом доложу министру открытым текстом о твоей особой, я подчеркиваю, позиции. И посмотрю, чем ты будешь заниматься уже завтра с утра. Ты этого, что ли, хочешь?
— Да перестань, чего ты разорался? Я ж только про то, как бы получше… Ну, бля, ситуация!
— Давай, Жора, давай, — совсем уже по-приятельски посоветовал Грязнов, и генерал, вздохнув, достал свой мобильник.
Голос, каким он не приказал, а попросил Рауля срочно подскочить к нему в номер по неотложному делу, у генерала был на удивление спокойным. «Играл, что ли? — задался вопросом Грязнов. — А не исключено». И вспышка ему была нужна лишь для того, чтобы проверить, какова будет реакция следствия. Ну что ж, значит, убедился, что придется сдавать Рауля. И это даже хорошо, что он сам скажет подполковнику о санкции министра, Саркисов не дурак и поймет, что раз уж генерал вынужден отдать следователям своего подчиненного, то эта мера действительно вынужденная. А ободрить парня он наверняка постарается жестом каким-нибудь, взглядом, чтобы тот понял.
Об этом же мучительно размышлял и Митрофанов. Главное, чтоб Рауль понял, в какой они находятся ситуации. Если поймет, будет молчать. Только бы собственных ошибок не налепил, им эта фактическая бесконтрольность последнего времени на пользу, видно, не пошла. Самостоятельность — вещь хорошая, но они уже сами черт знает чем заниматься стали…
Генералу вспомнилась идиотская история с сумочкой и фотоаппаратом этой красивой стервы. Даже такой простой вещи не смогли путем сделать… Что после этого говорить?!
Саркисов прибыл быстро. Странно, что присутствие в номере Грязнова его не удивило. Но было заметно, что он собран и внутренне напряжен. Кивнул вольготно развалившемуся в кресле Грязнову и вопросительно уставился на Митрофанова. А тот, пряча все-таки глаза, не стал зачитывать всей докладной, а лишь заметил, что против него, Саркисова, выдвинут ряд, вполне возможно, — тут он посмотрел в глаза Раулю совершенно нейтральным взглядом, — серьезных обвинений в превышении должностных полномочий. Генерал решил отделаться такой, скорее, общей фразой. И в этой связи, продолжил он монотонным голосом, министр дал санкцию на задержание, проведение допроса и служебного расследования.