Нет, не ярмарка теперь интересовала. Нужны были именно девушки. Точнее, некоторые собственные выводы на этот счет.
Недавно разговаривал с одним старым знакомым, речь зашла, как обычно, когда встречаются «опытные» отцы, в любую минуту могущие превратиться в дедов, о подрастающем поколении. Да, тут, конечно, Ирка права со своим пресловутым «папирусом Крисса», о чем же еще говорить, как не о том, что молодые не понимают стариков и нравы все хуже и хуже? И тот мужик вдруг выдал поразительно точную фразу. «Нам с вами, Александр Борисович, — сказал он, — очень сильно мешает иллюзия понимания наших детей, вот что…» И Турецкий прямо-таки зациклился на этой «иллюзии понимания». А то он уж было разбежался в связи с проблемами Юлии Осиповой, на решение которых сам себе отвел минимальное время, за вычетом тех нескольких дней наблюдений, которые придется потерять, негласно сопровождая девушку по ее служебным и прочим делам. Другое же поколение, и почему он решил, что знает его как свои пять пальцев?.. А в дневнике, помнится, что-то было по этому поводу. Причем искреннее, насколько это могло быть тогда…
Вообще-то лучше бы Ирку пустить по следу. Но она может проявить самостоятельность, влезть с инициативой в ненужный момент и все испортить. У нее такое случается. И нетерпение, и вполне возможное озарение как раз по причине той самой «иллюзии понимания». А с другой стороны — психолог, что ни говори, дипломированный. Или рискнуть?.. Скажем, отправить ее в гости к Осиповым — без дела, просто поболтать, познакомиться поближе с семьей. Тему придумать несложно, это обсуждается. Но что-то тут все же не нравилось Александру Борисовичу, сам не знал, что именно, а наобум, наудачу действовать не привык.
Пользуясь отсутствием своих дам — дочери, еще так и не прибывшей от гостеприимной подруги, и жены, которая отправилась на рынок, надо же дочь кормить, а теперь уже и мужа, хотя бы из чувства благодарности, — Александр Борисович торопливо листал страницы «первого тома» дневника в поисках собственных умных мыслей. Но их как-то… не встречалось. Красочные описания — эти были, причем вполне достойные кисти Айвазовского, как говорили в прошлом веке, определенно кого-то цитируя. Забыл, кого.
А вот и нашлось…
Недаром же Таня вспомнилась. Танечка, Танюша, добрая ей память… А ведь чуть не стала первой любовью. Может, все б тогда сложилось иначе. Лучше, хуже — другое дело, но иначе…
Нет, самой первой, по-настоящему, оказалась Рита с удивительной фамилией Счастливая. Между прочим, жена генерала — так, на одну минуточку. Вот где любовь была! Но несчастная, увы, не оправдала фамилия. В том самом сокольническом деле поздней осенью восемьдесят второго года Рита оказалась случайной жертвой мастеров заплечных дел из госбезопасности.
А Таня? Она была сокурсницей. Родом откуда-то из Сибири. Забылось уже, вон сколько прошло… В меру умная, симпатичная, но замкнутая и, казалось, немножко странноватая, будто отстраненная от шумных компаний, или строптивая без причины, что ли. Красивая фигура — рост выше среднего, плотненькая такая девушка и ножки — ну просто нет слов!
Вот с них и началось. Уже на последнем курсе он вдруг однажды «увидел» ее и, остановившись, почти воскликнул: «Ба, это куда ж мы раньше-то смотрели?!» Поразительно, девица, которая в течение нескольких лет мелькала у него перед глазами, не вызывая пристального интереса, вдруг словно припечатала к себе его внимание. И Турецкий, не откладывая дела в долгий ящик, тут же пригласил Татьяну в кино.
Он как-то и не думал, что его приглашение вызовет у девушки несколько настороженную ответную реакцию. Нет, он увидел, что ей очень хочется пойти с ним, но она явно чего-то опасалась. В общем-то понятно, чего опасаются все честные провинциальные девушки, попадающие в Москву, где вокруг них так и вьются гадкие соблазнители. Но за четыре-то года можно ж было уже и привыкнуть! К тому же свой парень, однокурсник. И она решилась, будто сделав над собой определенное усилие.
Его не столько картина интересовала, сколько желание убедиться, до какого предела его рукам будет предоставлена свобода. Однако номер не прошел, девушка по-настоящему увлеклась какой-то мелодрамой, от которой Турецкого воротило. Зато немедленно обнаружилась другая возможность «проверки». Девушка во время сеанса ерзала, поджимала ноги, легонько стучала носками друг об дружку, словно они у нее замерзли. Ну да, на улице слякотная, ледяная весна, понятное дело. Оказались сапожки худыми, промокшими, и вид у желанной красавицы — несчастным и обиженным, какое сердце выдержало бы и позволило ей после сеанса одной добираться на край света, в общежитие? Тем более когда почти рядом — они сидели в кинотеатре «Художественный» на Арбате — коммуналка, в которой проживал, отделившись от матери с отчимом, вполне самостоятельный человек Александр Борисович Турецкий. Даже и особо уговаривать не пришлось — товарищ же! Будущий коллега! Да разве он способен на какой-нибудь подлый поступок?! Конечно, не способен!..
Ни в чем не ошибся он: тело у Таньки оказалось суперклассным — тугим, сильным, как хорошо накачанный волейбольный мяч, и бархатно-нежным, а ножки, которые он долго и активно согревал в своих ладонях, вообще были выше всякой похвалы. Ну а уж темперамент ее вообще не шел ни в какое сравнение с другими подругами Турецкого! Ошеломила Александра и ее финальная реакция, когда девушка, стиснув его с какой-то неистовой силой, вдруг завопила: «Ой, мама-мамочка! Мама-а-а!» — определенно переполошив соседей по коммуналке, так и не привыкших за годы своего терпеливого соседства к беспокойным гостям жильца из крайней комнаты. Юмор никогда не покидал его, и в тот раз, помнится, в голове мелькнуло вполне здравое соображение, что присутствие Таниной мамочки пришлось бы очень кстати, но исключительно для того, чтобы помочь ему самому выбраться из поистине стальных тисков ее дочери.
Да, много чего повидала, но еще больше наслушалась та старая арбатская коммунальная квартира, в конце длинного коридора которой в двух комнатах с роялем проживала со своей полуглухой, на ее же счастье, теткой — Бетховен, говорят, ей еще кланялся! — некая подраставшая соплюха Ирка Фроловская. Уж она, конечно, прослушала всю программу — слух-то, чай, музыкальный! Подрастала, передового опыта наверняка набиралась, пока… Но это уже другая история — о том, как Фроловская однажды стала Турецкой. И вероятно, ничего не забыла, хотя и делала вид, что смирилась с прошлым: мол, кто старое помянет, тому… и так далее.
Ну а с Таней вышло по принципу: если, как давно замечено, не бывает худа без добра, то есть какая-то закономерность и в том, что ситуация нередко складывается с точностью до наоборот. Короче говоря, Турецкий стал первым и, вероятно, единственным, пусть уже и не самым посторонним для Тани человеком, кого она посвятила в свою сокровенную тайну. А предметом ее безумной любви — неплохое, однако же, признание посреди бурной ночи! — оказался сокурсник Сергей Монахов. У того же, как знал, естественно, от Сережки, своего дружка, Саша, в это время вовсю развивался роман с Наташкой, девушкой блонд с третьего курса. Вот же напасть!
Танино признание было абсолютно искренним, со слезами, почти истерикой. Да, действительно та еще ситуация! Наиболее, конечно, пикантным во всей этой истории было то, что Александр искренне не понимал, чем он еще, кроме уже содеянного с большим, надо отметить, удовольствием, мог бы помочь, ну, условно говоря, девушке в ее немыслимых душевных страданиях. Он… растерялся. Закономерно возник вопрос: «А как же… это?» Он имел в виду себя, все еще пребывающего в объятиях более чем странной любовницы — так он предполагал на будущее. На что она, отрыдав и успокоившись, отпустила его наконец и рассудительным тоном ответила: «А разве я тебя чем-нибудь обидела? Или оскорбила, унизила? По-моему, наоборот, ты удовлетворен, и я с тобой получила потрясающее физическое наслаждение. Если хочешь еще, пожалуйста, мне тоже очень приятно».