— Не хотите нам помочь? — вежливо обратился к нему Грязнов.
— В чем? — саркастическим тоном произнес Каледин и хмуро отвернулся к телеэкрану.
Турецкий выдвинул один из ящиков письменного стола и достал несколько блокнотов.
— Разбирайте, мужики, просмотрим на предмет искомых дат, — раздал он коллегам потрепанные книжицы.
Каледин сменил позу и положил ногу на ногу, сцепив пальцы так, что побелели костяшки. Его лицо осунулось, он напряженно следил за действиями следователей. Его острый взгляд не остался незамеченным. Яковлев поглядывал на него, отмечая про себя, что вот теперь-то Каледин точно испугался. Открыв очередной блокнот, Грязнов крякнул от удовольствия и молча показал открытую страницу Турецкому. Тот посмотрел мгновение и спросил:
— Андрей Борисович, а когда день рождения у вашей матушки?
— Тридцатого мая, — хриплым голосом ответил тот и попытался откашляться.
— Дайте мне, пожалуйста, ваш паспорт, — попросил Турецкий и, когда открыл его на первой странице, громко прочел: — Дата рождения семнадцатого мая 1972 года.
— Ну что ж, сложили мы свой кубик Рубика, — удовлетворенно констатировал Грязнов и, повернувшись к Каледину, спросил: — Андрей Борисович, а вот теперь ваша помощь нужна конкретно: почему эти числа отмечены у вас и в календаре, и в блокноте?
— Какие? — Каледин тяжело встал с дивана, подошел к следователям и уставился в блокнот, будто увидел его впервые.
— Да вот эти самые, о которых мы у вас уже спрашивали. Если бы вы отмечали просто всенародные праздничные дни, не были бы отмечены семнадцатое и тридцатое мая. Если бы вы отмечали лекционные дни, то тридцать первого декабря, восьмого марта и первого мая занятий не было.
— Я уже не помню, столько времени прошло… Наверное, у меня были намечены какие-то встречи, — пробормотал Каледин.
— Надо же, какое совпадение, именно в эти дни были обнаружены трупы семерых девушек. И отсчет начался с Ольги Алехиной, которая вам очень нравилась. Помните — красивая девушка с длинными золотистыми волосами и обаятельной улыбкой? — с издевкой проговорил Турецкий.
— Немедленно прекратите, — задрожал от гнева Каледин, — кто вам дал право издеваться? Чего вы хотите от меня?
— Немногого. Объяснений — что это за даты, которые дважды отмечены вами и в календаре, и в блокноте?
— Я уже сказал, не помню, — твердо ответил Каледин, сдерживая себя изо всех сил.
Яковлев тем временем достал из дипломата пластиковый пакет, сложил туда блокнот и календарь и сел за стол писать протокол. Потом подозвал Каледина:
— Распишитесь, пожалуйста. — И вставил в его одеревеневшую руку шариковую ручку. Тот поставил какую-то закорючку, потом медленно вернулся к дивану и рухнул на него, как будто лишился последних сил.
— Андрей Борисович, а где вы храните свою зимнюю обувь?
— А это еще зачем? — Каледин агрессивно уставился на Турецкого.
— Еще одно вещественное доказательство. Может, вам повезет, и следы ваших ботинок не совпадут со следами, обнаруженными на месте преступления.
Каледин мотнул головой в сторону прихожей:
— В обувном ящике. Зимние ботинки у меня одни. — Он обреченно проследил взглядом за Турецким.
— Вы останетесь дома под подписку о невыезде. Кстати, явка с повинной несколько облегчила бы вашу участь.
Каледин с подавленным видом слушал Яковлева. Потом вдруг спросил:
— Я завтра могу пойти в университет?
— Можете. У вас там что-то намечается?
— Да, вручение наград. Я должен присутствовать.
Когда следователи покинули квартиру Каледина, он бросился ничком на диван и глухо зарыдал в подушку.
В кабинете Гоголева шел разбор полетов.
— Ну, уважаемый Виктор Петрович, можешь опять набирать вес. Ситуация этому очень способствует. Твою главную заботу мы завтра устраним. А когда появится новый маньяк — неизвестно. Может быть, это последний из маньяков. Помнится, любил я книгу в подростковом возрасте — «Последний из могикан». И чего это я ее вспомнил? — как обычно, подшучивал над другом Турецкий.
— Сашка, кончай мозги пудрить. Расскажи лучше, как прошла встреча на высшем уровне.
— Как и предполагалось. Наш ученый все отрицает, почему в его календаре и блокоте отмечены интересующие нас даты, якобы вспомнить не может. Но разъяснились последние две даты, над которыми мы призадумались, хотя версия существовала, — они ему действительно дороги, это его день рождения и его матери.
— Сволочь, таким образом отмечать день рождения матери! — сорвалось у Гоголева, хотя обычно он не позволял себе подобных словечек.
— Да у него ж ничего святого нет! Если он любимую девушку жизни лишил, что о нем говорить?
— Теперь у нас есть все основания арестовать Каледина и заключить его под стражу. Улик предостаточно — отпечатки пальцев совпадают, следы ботинок тоже, подведем базу под отмеченные им даты, а генотипоскопическую экспертизу уже на месте сделаем. Завтра получим санкцию прокурора на арест и возьмем его тепленьким. После бурных аплодисментов, — заключил Турецкий, а Гоголев не придал особого значения последним словам Турецкого, зная его тягу к шуточкам-прибауточкам.
— А грандиозную попойку устроим в честь окончания дела? — облизнувшись, обратился к товарищам Грязнов.
— Спрашиваешь! Еще какую! Девочек пригласим… — размечтался Турецкий.
— Каких еще девочек? — стал урезонивать его Гоголев. — Ты, Сашка, неисправим. Седина в бороду — бес в ребро. В обед сто лет, а туда же — девочек.
— Хорошеньких девочек, из консерватории! Какой цветник! — закатил в восхищении глаза Турецкий. — А насчет намеков на мой возраст, Витя, ты не прав. Человеку столько, на сколько он себя чувствует. А я себя ощущаю лет на двадцать моложе. Так что мне двадцать пять. Только мудрее. Я очень мудрый. Все заметили?
— Трудно не заметить, государственный советник юстиции третьего класса! — по-военному отчеканила Галя Романова под общий смех.
— За дело! — напомнил Гоголев. — Последний рывок — и птичка в клетке.
Все сразу посерьезнели и приступили к обсуждению плана завтрашних действий.
В актовом зале университета было шумно и празднично. Накануне студенты сдали последние экзамены, и преподаватели радовались не меньше своих питомцев. Напряженный учебный год остался позади. Впереди всех ждало теплое лето, время отпусков и каникул. А сейчас ректор вручал награды молодым ученым и преподавателям, называя по очереди имена и вызывая их на сцену. Следовали поздравления, добрые пожелания, кому-то вручались премии, кому-то медали. Атмосфера веселья сопровождала каждое новое имя, а когда прозвучало имя Каледина Андрея Борисовича, аплодисменты усилились. Он стоял растерянный на сцене, неловко принимая из рук ректора медаль за научные достижения в области математики. Улыбающиеся лица в зале и крепкое пожатие руки ректора расстрогали его, а небольшая речь в его честь совсем смутила. Андрей Борисович не привык к таким знакам внимания со стороны чужих людей, поэтому чувствовал себя очень неуверенно.