— Господи! — кто-то вскрикнул по-неслужебному.
Сразу несколько лучей фонариков скрестились, выхватывая из темноты то, что уже невозможно было принять за верхнюю одежду. Подвешенный за ребра сзади, на крюке висел Шестаков. Капая с его ботинок, на пол продолжала натекать кровь: очевидно, накалывая на крюк, Сальский пробил ему печень. В трупе было что-то отвратительно постыдное: как будто Шестаков, обычно элегантный и чуть надменный, от испуга обмочился кровью и вот, как ребенок, кривит ноги внутрь, стараясь скрыть этот неприглядный факт.
— Художества! — угрожающе надвинулся на Пашу Турецкий. — Хорош художник по живому материалу! Настропалился из людей трупы делать!
— А пусть! — заявил Сальский. — Это ненадолго. Он все равно спрыгнет и уйдет. Вы не видели. Они все рано или поздно уходят. Я его попытался убить как следует. Видите, ноги какие кривые? Только это ненадолго. Он и на кривых ногах удерет, чтобы снова пакости подстраивать. Такая их мертвячья порода.
— Ты мне психа не корчи! — прикрикнул на него тот муровец, что упирал ему в затылок дуло пистолета, но, вглядевшись при тусклом свете в эти глумливые, дурашливые глаза, упавшим голосом договорил: — Э-э, похоже, что он не корчит…
Художники уходили от преследования, осторожно нащупывая ногами бетонное дно, ежесекундно балансируя, чтобы не поскользнуться. Обходили кучи мусора: некоторые из них казались мусором только по виду. Две из них, оставшиеся в правом боковом ответвлении, еще недавно были телами самого молодого сотрудника «Глории» и его случайного знакомого Соника, настоящего имени которого он так и не узнал. Гнилостные изменения сравняли черты их лиц. Раздробленные в затылочной области черепа также содействовали сходству. Одежда, покрывающая трупы, была уже малопригодна для того, чтобы помочь опознанию. Впоследствии потребуются данные стоматологической экспертизы и метода фотосовмещения, чтобы различить их и, как положено, предать земле.
Брести против течения, стремящегося к зарешеченным отверстиям коричневато-желтого потока, вбирая остатки воздуха, чудом задержавшиеся среди канализационных миазмов, — не самый веселый в мире способ прогулки. Во всяком случае, разговорам он не способствует. А вот Олег Земский, вопреки ситуации, демонстрировал небывалую тягу к общению.
— Послушайте, — присоседился он к Абраму, внезапно из начальника превращенному в товарища по несчастью, — как к вам обращаться…
— Мистер Файн. — Даже в такую минуту Файн заботился о чинопочитании.
— Послушайте, мистер Файн, ведь у вас есть своя картинная галерея в Нью-Йорке?
— Допустим. — Файн поморщился: Шестаков явно наболтал о его священной персоне больше, чем следовало.
— Вы могли принести столько добра! Вы располагали возможностями скупать картины молодых, неизвестных, но талантливых художников, раскручивать их, делать знаменитыми. Конечно, это окупается не сразу, но ведь окупается в конце концов! А знаете, почему вы так не поступили?
— Олежа, мистер Файн дал тебе возможность заработать, — попытался издали урезонить товарища Матвей Пикаев и закашлялся: изнуренные долгим пребыванием в подземелье легкие не справлялись с густым смрадом.
— Нет, я вам все-таки скажу, почему вы так не поступили, — гнул свое Олег. — У вас нет вкуса. Вы не разбираетесь в живописи, зато в торговле разбираетесь: вот этот художник известный, его картины, настоящие и поддельные, можно дорого продать, а вот этот никому не известный, значит, никуда не годится. Признавайтесь, ведь так?
Матвей, ополоумевший от страха, что Файн, с которого он еще надеялся кое-что поиметь, из-за одного Олега пошлет весь раменский состав куда подальше, пытался его опровергнуть, но, кроме кашля, ничего расслышать было нельзя. А Олег, разойдясь, бушевал во весь неповрежденный голос:
— С живыми, конечно, труднее. Когда еще они прославятся, и прославятся ли вообще? А с покойниками проще: подделывай его, мертвого, сколько влезет, торгуй им, беззащитненьким, он сдачи не даст. Вот и получается, что бизнес у вас покойницкий. Уж торговали бы гробами, что ли, было бы честнее…
— Но вы исправно получали от меня доллары, — наконец возразил Файн. Он шумно дышал ртом, потому что дышать носом, обоняя плотный воздух, было нестерпимо. — Вы принимали мои правила игры. Почему же именно сейчас расхрабрились? Потому, что больше не ждете от меня выгоды?
— Совсем не потому, — махнул рукой Олег. — Я уже неделю назад решил завязать. Может, и еще кого-нибудь сагитировал бы. Эта картина Шермана… знаете, зря вы ее раздобыли. Она особенная, для вас опасная. Прочищает мозги лучше «антипохмелина». Я, по крайней мере, от нее протрезвел…
Раздался всплеск, будто по грязному потоку ударил хвостом всплывший кит. Это Матвей, отчаявшись объясниться на словах, прибегнул к силовым аргументам. Не успел первый всплеск отзвучать, как за ним последовал другой: это немногословный, но всегда готовый прийти на помощь брату Анисим восстановил справедливость. Пока Матвей, заимевший здоровенный фингал под глазом, стонал внизу, сбитый с ног Олег, побарахтавшись, поднялся и попытался обтереться, но вместо этого только размазывал по себе фекалии.
— Если вы думаете, что меня унизили, — дрожащим голосом продолжил он, — то это вы напрасно. Лучше быть грязным снаружи, чем изнутри. Может, когда меня сейчас в грязь толкнули, я стал чище…
Неизвестно, какие еще светлые мысли высказал бы младший из братьев Земских. Внезапно внутренность канализационной трубы осветилась — это скрестились лучи фонариков двух групп, двигавшихся с двух сторон. Одну группу составляли художники, а другую…
— Руки вверх! — прозвучало высказывание, снимающее все вопросы.
— Родная милиция! Спасители!
Вместо того чтобы застыть на месте и поднять руки, как было предписано, Олег Земский бросился навстречу. Молодой сотрудник МУРа, нервы которого были напряжены, неправильно расценил его движение. Прозвучал выстрел, и Олег Земский с криком упал в зловонную жижу — во второй раз.
— Олежку убили! — вскрикнул Анисим. Пренебрегая осторожностью, он бросился к брату. Смущенный муровец все еще сжимал дымящийся пистолет.
— Не стреляйте! — истерически завопил Абрам Файн. Он пришел к выводу, что потерять жизнь ему все-таки хочется меньше, чем потерять деньги. — Мы сдаемся…
19
Олег Земский лежал на больничной койке. Вообще-то его огнестрельная рана оказалась поверхностной, затронувшей лишь кожу и мышцы, и совсем не болела. Вот разве что антибиотики ему кололи, чтобы предотвратить развитие инфекции, занесенной в грязном канализационном тоннеле. Почему же он лежал, вместо того чтобы пойти прогуляться в прекрасную летнюю погодку? Лишь потому, что больница была тюремной.
Нельзя сказать, что здесь он полностью изолирован от мира. Не далее как сегодня в полдень Олега посетил его адвокат и посоветовал ни в чем не сознаваться. Зачем облегчать работу обвинению? Доказать, что художник подделывал картины, чрезвычайно трудно, а сам факт его нахождения в одном помещении с оригиналами и копиями ни о чем не говорит. Надежным свидетельством может считаться лишь, если художник в присутствии судей изготовит точную копию того самого полотна, но ведь Олег этого делать не собирается? Все его товарищи собираются от всего отпираться, чего ради ему подставляться? Брат передал ему, чтобы уходил в несознанку и ни о чем не беспокоился.