Младший лейтенант скептически отнесся к тревожной новости. Однако на сигнал населения следует реагировать. Без формы, накинув старую куртку, в которой обычно относил всякую дрянь в компостную кучу, сопровождаемый мальчишками Алексей отправился на другой конец деревни.
Опираясь на сучковатую палку, старик Гаврилов стоял возле своего дома, напротив филенковского.
– Ты, дед, ходишь плохо, видишь плохо. Может, ты и слышишь плохо? Может, тебе выстрелы почудились?
– Ты что! Слышу я хорошо, – ответил Василий Иванович, не обижаясь на бестактное замечание участкового. – Выстрел был.
– Сколько раз стреляли?
– Один.
Алексей отвесил подзатыльник подвернувшемуся под руку пацану:
– Один выстрел. А вы раскудахтались – стрельба, стрельба!
Младший лейтенант, показывая всем своим видом, какую ненужную работу он вынужден выполнять по прихоти вздорных односельчан, прошел на участок Филенковых. Калитка была чисто символически закрыта на крючок. Он просунул руку между штакетинами и откинул его.
Дверь дома была открыта, однако внутри никого не было. Тут у Барышникова зародились первые, пока еще нетвердые подозрения, что дело нечистое.
– Лешка, в сарае посмотри! – закричал Гаврилов, когда участковый вышел из дома. – Там вроде бы стреляли.
Сказав «а», нужно сказать и «б». Младший лейтенант прошествовал в сарай, который одновременно служил Филенкову гаражом. Дверь была не заперта. Барышников медленно потянул ее на себя и остолбенел – на земляном полу лежал Филенков с окровавленной головой.
Посчитав сообщение ребятни вздором, Барышников пришел сюда без радиотелефона. Теперь, строго-настрого приказав старому Гаврилову и пацанам стоять возле калитки и никого не пропускать на участок, он побежал домой за телефоном. Через пять минут вся деревня знала, что Филенков погиб, а на пульт дежурного ГУВД среди каждодневной бытовухи – неосторожный водитель сбил пешехода, пьяная приемщица химчистки подралась с заказчиком, компания подростков разбила стеклянную витрину газетного киоска – поступило тревожное сообщение: «Огнестрел».
Машины с оперативниками прибыли на место происшествия на удивление быстро. В первой были пять человек: водитель, судебный медик, криминалист и два следователя, как оказалось, московские. Из второй вместе с милиционерами вышел проводник служебно-розыскной собаки. Его овчарка вызвала неподдельное восхищение у деревенских жителей.
Первым делом Барышников по-хозяйски продемонстрировал приезжим труп. Филенков лежал на спине, в правой руке у него был пистолет, в правом виске – пулевое отверстие.
Участковый, который до приезда опергруппы пытался выяснить у односельчан все, что можно, узнал мало. Филенков приехал в Коленовку на своей «Ниве» примерно в половине восьмого, и больше никто ничего не видел. Минут через тридцать Гаврилов услышал выстрел.
Предсмертной записки не было ни в доме, ни в машине, и вообще ничто не говорило о подготовке к уходу в мир иной. Складывалось полное впечатление, что это произошло внезапно. Экспромтом же такие поступки совершаются редко.
Выяснилось, что Всеволод Николаевич был заядлым курильщиком. У него и сигареты при себе были. Однако в это утро он не курил ни в дачном домике, ни в сарае. Окурок валялся только в пепельнице машины. Очевидно, это первая сигарета, закурил, скажем, еще в городе, трогаясь в путь. Для курильщика это самый кайф. А на участке-то? Неужели в преддверии неминуемой смерти человек не сосредоточится, не задумается, не подымит хотя бы машинально? Сигареты лежали чуть ли не в каждом кармане, зажигалки тоже. Да, есть тут какая-то странность.
Турецкий попросил выяснить, на кого зарегистрирован пистолет. Это оказался табельный «Макаров» покойного.
Приехала милицейская «Волга» с фотографом-криминалистом, вместе с ним прибыли Романова и Грязнов.
– Слава, посмотри сам, а потом сравним наши выводы, – предложил Турецкий.
В сопровождении участкового Вячеслав Иванович внимательно осмотрел дом, участок, сарай. Он тоже обратил внимание на подозрительную внезапность гибели подполковника. Мелкие признаки, за которые мог зацепиться только опытный глаз, подсказывали: нет, не готовился бедняга к самоубийству.
– И покурить перед смертью следовало, – сказал Грязнов, – и записку оставить. И вообще, если на то пошло, кто станет стреляться в унылом сарае, если рядом хороший дом? Кто станет выбирать антисанитарные условия?
– Вот и я про то же толкую, – согласился Александр Борисович. – По-моему, тут попахивает уголовным делом.
Он приказал Романовой и Яковлеву остаться в деревне и выяснить у жителей, какие подозрительные события, по их мнению, происходили сегодня утром, во время, предшествовавшее гибели подполковника или произошедшее вслед за ним. Вместе с ними остался майор Горяинов, тот самый, который помог следователям выйти на Криницкого. Сам Александр Борисович намеревался вернуться в город, чтобы поговорить с ближайшими сотрудниками Филенкова. Однако в это время возле дома притормозил красный «жигуленок» – приехала жена погибшего.
Она была по-настоящему красива, эта молодая светловолосая женщина с прекрасной фигурой. Трагическое известие застало ее на работе, и привез ее сюда сотрудник, о наряде задумываться не приходилось. А он оказался слишком красив для подобной обстановки. Филенкова была одета в брючный костюм сиреневого цвета, светлые туфли в тон и расстегнутый белый плащ. Выглядела она королевой, которая от скуки решила навестить своих подданных. Звали же ее Клавдией, что искренне поразило Турецкого – уж очень не подходило ей это имя. Будь она Сюзанной или Вирджинией, это не вызвало бы удивления даже у деревенского люда. На худой конец ее можно называть Мальвиной.
Она с воплем упала на труп мужа, заплакала, запричитала, одежда в два счета перепачкалась. Ее пришлось долго успокаивать. Спустя некоторое время Филенкову привели в чувство, отвели в дом, где она с отрешенным видом закурила. Александр Борисович уловил тот момент, когда ей захочется поговорить о муже, пусть хоть что-то, лишь бы о нем. Он стал расспрашивать, как Всеволод Николаевич провел вчерашний вечер, что рассказывал, с кем разговаривал. Ничего подозрительного в его поведении Клавдия не заметила, настроение как настроение, скорее хорошее, чем плохое. С кем муж разговаривал по телефону, она не знала. Но такого, чтобы после какого-то звонка он вдруг занервничал или что-то изменил в своем поведении, не было. Утром уехал на полчаса раньше обычного, сказал, что ему нужно на задержание.
– Вот об этом постарайтесь вспомнить поподробнее, – сказал Турецкий. – Перед уходом вы заметили в его поведении что-нибудь странное? Не попрощался ли муж со значением, мол, видимся в последний раз? Не было ли в его действиях избыточной пылкости? Например, он пристально посмотрел в глаза и долго не размыкал объятий. Я почему об этом спрашиваю? Печальный опыт показывает, что при добровольном уходе из жизни буквально каждое движение может служить символом и поддаваться позже расшифровке.