— Я буду вас ждать, — с полным пониманием ответственности кивнула она.
«Жди, как же, как же… Только ты меня и видела!»
— Так как мне удобнее всего проехать в Автово?
— Только на метро. Но дальше-то куда?
— Если я скажу вам, — он приблизил лицо к ее уху, оттянутому внушительной бирюзовой серьгой, — что мне надо к кладбищу, вы же не поверите?
— Боже, какие страсти! Вам что, в Москве, больше нечем заниматься?
«Да, а вот тут не скажешь правду, что как раз в Москве заниматься есть чем. И с большим удовольствием».
Выходя из здания Эрмитажа, он запоздало подумал, что ведь ночевать-то все равно где-то надо и, возможно, зря он отказался пока от предложенной возможности. В конце концов, если правильно поставить дело, а он это умеет, то никакая опасность ему бы и не грозила.
И улицу, и дом, и квартиру Грачева Турецкий нашел без особого труда. Однако, сколько ни звонил в квартиру, никто не откликнулся. Прислушался: за дверью было тихо.
Он спустился к подъезду и стал прогуливаться, размышляя, куда обратиться. Самая середина дня. Народа праздношатающегося не наблюдалось. Даже вездесущие старушки, сидящие, как вороны, у подъездов, отсутствовали. Соседям, что ли, позвонить, вдруг кто-нибудь откликнется?
Снова через ступеньку поднялся на третий этаж. Позвонил в соседнюю дверь — тишина. В следующую — то же самое. Да что у них за дом такой, вымерли, что ли, все? Наконец в четвертой откликнулся старушечий голос, но дверь не открылась.
— Кого?
— Не подскажете, как Грачева найти?
— А вы кто ему?
— Ну как — кто? — Турецкий на миг растерялся. — Сын его старого товарища. Привет от отца привез.
— Нету их.
— Как — нету? Что случилось?.
— Болеют они.
— А где?
— А не знаю. Ефимыча вон спроси. Он помогал.
— Ефимыча-то где сыскать?
— А не знаю. Во дворе ходит.
— Послушайте, мамаша! — Но за дверью уже установилась гробовая тишина. Вот тебе и на…
Вдоль бордюра палисадника, заглядывая в кусты и раздвигая руками траву, брел сгорбленный седой мужичок с авоськой, в которой позвякивали пустые бутылки.
— Прости, отец, ты местный?
— А чего?
— Спросить хочу вот.
— А чего спрашивать-то? Ну спроси. Закурить угости, — добавил, увидев в пальцах Турецкого дымящуюся сигарету.
— Я вот к Грачеву приехал, а его нет, это который на третьем этаже живет, — показал он. — Говорят, болен, увезли в больницу, а в какую — один Ефимыч знает. Где найти-то его, не подскажешь? Или где живет?
— Где живет, скажу. В етом же доме, рядом с Коськой квартера. Токо его дома нету.
— А где он?
— Где, где!.. Бутылки собирает, вот где. Я ето буду. А тебе чего от Коськи надо-то? Совсем плох он, не доживеть…
— Значит, это ты — Ефимыч, вот же Господи прости! Что с Грачевым и где он лежит, в какой больнице? Я к нему специально из Москвы приехал, понимаешь?
— А сам-то кто будешь?
— Саша меня зовут. Константин Сергеевич знает. Ну?
— Ну ежли так… — Недоверие пока не исчезало из глаз Ефимыча. — Ежли знает… Ехай в раковый центр. Тебе любая справочная скажет. Это… ну как тебе объяснять, москвичу? В общем, там он. А сюда навряд вернется. На Красненькое свезем, вона, из окон видать. Будет на дом свой глядеть и приветы с того света слать.
Ефимыч отрешенно махнул рукой и побрел дальше, приподнимая ветки и заглядывая под них.
Где у них онкологический центр? Любая справочная? Проверим.
Проще всего, конечно, было заехать в горпрокуратуру или в горуправление внутренних дел и там, представившись, все выяснить и найти в течение пяти минут. Даже при нужде транспортом обеспечиться. Но тогда придется объяснять, зачем он здесь, да в чем причина, и уж не копать ли приехал под кого-нибудь… Хотя, с другой стороны, уже завтра там наверняка будут знать о его приезде и обижаться, что не удостоил, так сказать. Он же все-таки не откуда-нибудь, а из Генеральной. Гляди, обидятся. Препятствий чинить не станут, но и глаз не спустят. А ему и надо-то всего ничего: судьба тетрадки несчастной. И домой, обратно. Не поверят.
И Турецкий отправился в Ленгорпрокуратуру. Петербургская, а тем более Санкт-Петербургская — как-то не звучало. По старинке было привычнее.
В приемной прокурора он оставил свое командировочное удостоверение, чтоб отметили прибытие. Самого не было. Поговорил с замом Маркашиным, с которым знаком не был, но нашлись общие, так сказать, интересы. Буквально в двух словах объяснил цель приезда: убийство коллекционера, ограбление музеев, имеется подозрение, что помогал кто-то из работников Эрмитажа. Большего и не требовалось. Если чекистам будет интересно, пусть сами и допытываются. С помощью этого Маркашина Турецкий быстро разыскал «раковый центр», по телефону выяснил, что больной Грачев Константин Сергеевич, как ветеран Великой Отечественной войны, а также жертва репрессий, находится на излечении в семнадцатой палате. Состояние средней тяжести. Посещение ежедневно с тринадцати до семнадцати.
— Слушай, Семен Макарович, выручи! Мне надо до четырех хотя бы, чтобы успеть поговорить, а потом приткнуться где-нибудь на ночь, желательно спокойно и недорого. — А чтоб немного разбавить неловкость от своего приезда — и не предупредили, и вообще как-то надо было иначе… — рассказал, естественно, утрируя и изображая в лицах, как кадрила его сегодня усатая Самсонова. Маркашин хохотал и советовал по-быстрому отдаться девушке. Но потом, отсмеявшись, предложил комнату в общежитии аспирантов, где и сам живал когда-то. А теперь лето, но можно позвонить коменданту, койку на пару деньков предоставит.
— А больше и не надо! — обрадовался Турецкий, чем снял тяжелый груз неопределенности, все равно, несмотря ни на какие анекдоты, не отпускавший бдительного Марка-шина, который в отсутствие прокурора города принимал на свои плечи всю тяжесть ответственности.
Он тут же дал Саше адрес общежития, обещав позвонить, а потом вызвал из гаража «разгонную» «Волгу», которая и увезла Турецкого в онкологический центр.
Константин Сергеевич Грачев сказал Александру Борисовичу, что попал в клинику после острого желудочного приступа с кровотечением. А сейчас благодаря несчастной своей судьбе заработал, оказывается, какие-то привилегии и проходит курс обследования. Хотя свой диагноз он знал еще до того, как его доставили сюда с острой болью в животе.
— Язва? Видели вы в своей жизни такую язву… Ладно, — отмахнулся он от собственного рассказа, как от надоедливой мухи, — давайте о деле: что вас привело ко мне? И поживей. — Он постоянно улыбался, может быть скрывая свою боль. — А то ведь можем и не успеть. — И подмигнул судорожно и криво.