Константиниди давно жил на свете, как он любил повторять, и знал о людях, даже в силу простого житейского опыта, не так уж и мало хорошего, но гораздо больше — отвратительного и грязного. Увы, такова она и есть, эта окружающая действительность. И если глубоко, по-прутковски, зреть в корень, то даже полному идиоту стало бы понятно, что не на голом энтузиазме Георгия Георгиевича взошла его уникальная по-своему коллекция. Не отнимал он ради нее последний кусок у жены и дочери. И сам не голодал, не было этого. Однако и по примеру папашки того же Вадима не действовал. Тот-то до пятьдесят третьего года в большой силе был, и истинным чудом явилось то, что не «разменяли» его вместе со всей бериевской командой. Своей смертью умер. А живи он сейчас— о-го-го! Великий был мужик, жаль, не в него сынок удался… Только где теперь тот Богданов? А Константиниди — вот он, возле своих картин, которыми не только сам гордится, но даже государство… когда это ему выгодно…
Старик всунул наконец руки в рукава халата и медленно, словно человек, впервые в жизни входящий в море — с опаской и немым восхищением, с неописуемым восторгом, — побрел по комнатам своей старомосковской квартиры, скользя глазами по стенам, сплошь увешанным полотнами всемирно известных живописцев. Да… Он мог сегодня сказать себе с полным основанием: итог жизни удачен, более того — он великолепен! И если все пойдет и дальше по тому плану, который старый Константиниди не только тщательно продумал, но и наполовину уже осуществил, то… Мечты определенно сбывались.
Полотна в тяжелых рамах и без них висели впритык друг к дружке. Многих, наиболее дорогих сердцу коллекционера, здесь в настоящий момент уже не было. Точнее, они были, но не на стенах. Коллекция была богатой и обширной, поэтому, когда место одного полотна знаменитого живописца занимало другое — менее знаменитого, никто и внимания особого не обращал. Некоторые картины нуждались в реставрации, менял Константиниди и экспозиции на стенах. Только крупный знаток мог бы заметить перемены, но таковых в доме Георгия Георгиевича, как правило, не появлялось. Разная бывает слава, и в той, в которой нуждается толна, вовсе не нуждался Георгий Георгиевич.
Многих истых коллекционеров повидал на своем веку Константиниди. Знал и об их муках, когда, умирая, видели они, как бессовестные родственники бездумно разбазаривали все накопленное годами.
Иные из них, ценителей прекрасного, вынуждены были на склоне лет обивать пороги всякого рода министерских кабинетов и прочих «культурных» учреждений, безуспешно уговаривая хапуг чиновников спасти бесценные коллекции от разорения, от лихих людей, от наглых высокопоставленных мерзавцев, готовых прихлопнуть тебя, словно муху, лишь бы завладеть не то что коллекцией, но даже какой-нибудь дорогой безделушкой. Как это не раз и бывало — вспомнить хоть незабвенную Зою Федорову.
Не понимал он, зачем надо корчиться от сердечной боли при виде того, как разграбляется, растаскивается дело всей твоей жизни — в лучшем случае, по каким-нибудь закрытым музейным фондам, которые недоступны глазам не только широкой публики, но даже тебе же самому — вчерашнему хозяину сокровищ?.. Да и вообще, почему человек в этой стране должен постоянно приносить жертвы ради никому не известных целей?!
Нет, конечно, жили в России люди, к которым можно было бы применить определение «бескорыстный». И то — в определенной, с точки зрения Константиниди, степени. Но самого Георгия Георгиевича вовсе не привлекали судьбы, скажем, братьев Морозовых или Сергея Щукина, отдавших свои изумительные художественные сокровища неблагодарной родине, а взамен, как и следовало ожидать, получивших полное забвение, да судебные процессы наследников, которые, разумеется, государство проигрывать не собиралось.
Однажды ради праздного любопытства, а также для утверждения собственной точки зрения на подобные вещи, перелистал Георгий Георгиевич несколько энциклопедических словарей и пару громоздких томов Большой Советской Энциклопедии — и что же? Ну конечно, не нашлось места в памяти народной ни Сергею Ивановичу Щукину, ни Дмитрию с Иваном Морозовым. Правда, отыскались-таки несколько однофамильцев — один среди Морозовых оказался Павликом, а второй, и даже Иван, — первым секретарем обкома партии на земле коми! Не желал бы себе такой судьби-нушки Георгий Георгиевич Константиниди. У него, считал он, иная перспектива.
Уж на совсем, как говорится, крайний случай он мог бы, подобно Филиппу Леману, завещать свою коллекцию тому же Метрополитен-музею. И как у известнейшего американского банкира, глядишь, — чем черт не шутит! — экспонировалась бы в отдельном павильоне коллекция и Георгия Константиниди, собранная из полотен французских импрессионистов и русского авангарда начала века. Она ведь того достойна!
Но со страстью коллекционера в его душе вечный спор вела другая страсть — коммерсанта. Видимо, имеющая истоки в далеких предках, некогда избороздивших в поисках торговой удачи все Средиземное море.
Святое отношение к искусству не мешало ему понимать истинную материальную ценность живописных и графических произведений. Он с наслаждением приобретал то, что ему представлялось необходимым для себя, но с не меньшим удовольствием старик и продавал их тем, кто, подобно ему, всерьез относился к делу. Именно к делу, безо всяких телячьих нежностей. И тоже немало преуспел в этом.
Вот и в своей дочери стремился он развить подобные чувства. Но сластолюбивая, похотливая кобыла Ларка, прости Господи, всю свою сорокапятилетнюю жизнь, кажется, только и была озабочена лишь одним — удовлетворением собственной плоти. В кого такая уродилась? Не мог понять Георгий Георгиевич, ибо и сам он, и его супруга ничем подобным не отличались и прожили нормальной супружеской жизнью почти полвека… И он решил предоставить дочери жизнь иную, с совершенно другими возможностями, полагая, что тогда у нее могут наконец возникнуть и другие потребности. И практически все уже было к тому готово, но возникли эти идиотские осложнения.
Не за жизнь дочери боялся Константиниди, с ее-то бойцовскими качествами похитители-насильники сами быстро превратятся в импотентов. Да и вряд ли от них будет исходить инициатива. В другом была неприятность: драгоценное время уходило, а его не купить ни за какие деньги.
В глубине сейфа, который имел форму обыкновенного двухтумбового письменного стола старинной работы, под специальной тайной крышкой хранилось то, что являло собой действительный итог всей его жизни. Там находились всякие необходимые документы, в том числе заграничные паспорта, кредитные карточки нескольких крупнейших европейских банков, где в одном из сейфов под секретным шифром хранились те полотна, которым, по убеждению старого коллекционера, не было никакой нужды красоваться на стенах его квартиры, ну и еще одна небольшая папочка с десятком рисунков, цены которым, фигурально выражаясь, не было, хотя она определенно была, и даже очень твердая. Но это совсем другая история, о которой он когда-нибудь расскажет дочери. Когда уже все устроится окончательно. А может, и не расскажет, потому что хоть и любопытная эта история, но страшноватенькая. Незачем девочку пугать на сон грядущий… Да, для Георгия Георгиевича она навсегда останется девочкой с золотой головкой и пышным сиреневым бантом а-ля Ренуар.