Дело удалось замять при помощи довольно весомой денежной суммы. Солидные откупные бармену, выпивка всем присутствующим, отдельно — каждому полицейскому.
— Сумасшедшие русские! — зло бормотал приехавший со своим помощником сержант, но деньги взял.
Деньги берут все и везде, благословенный капиталистический рай старушки Европы не исключение, вопрос в том — сколько. А Герман считал себя знатоком человеческих душ: он точно знал, сколько стоит благорасположение окружающих людей и закрытые глаза властей.
Полицейские, чтобы усмирить собственную совесть, все-таки забрали у него ключи от машины, а казино отправило его домой на такси.
Приехав домой, Герман тут же спустился в свой «винный бункер» — и долго с садистским наслаждением бил стекло, хранившее драгоценные вина. Видимо, он все еще представлял себя перед стойкой ненавистного бара, где его оскорбили до глубины души. Все это время ему казалось, что кто-то смотрит на него с укоризной. Кто?! Мама? Господь Бог? Герман чувствовал, что наливается бешенством, что стычка в баре и разборки с полицейскими не успокоили его, а лишь раззадорили.
В дальнем углу погреба, свернутые небрежными рулонами, лежали те самые живописные полотна, на которые он потратил деньги, переведенные недавно матерью. Картины привезли пару дней назад, и не было еще времени с ними возиться, развешивать на подходящие места в его трехэтажном особняке. Холсты были без рам, их скрутили — да и свалили в дальний угол, чтобы до поры до времени они не попались никому на глаза.
Герман кинулся к ним: так и есть, один из рулонов развернулся, и на пьяного дебошира уставился нарисованный, но такой печальный взгляд с неизвестной картины Гойи.
Женщина бальзаковского возраста смотрела с этой картины, казалось, сквозь Германа. Матерясь, тот развернул холст, сюжет картины был действительно печален. Женщина с пронзительными глазами изображала Деву Марию, мать Христа, оплакивающую распятого сына. При этом она удивительно была похожа на Анастасию Тоцкую — мать Германа: холеная, красивая женщина в возрасте с полными белыми руками, теребящими алую ткань платка. Сходство оказалось последней каплей: вынести испытующий взгляд Христовой Матери было бы проще, чем своей собственной. Герман подошел к полке, взял очередную бутылку коллекционного дорогущего вина из Пьемонта — от Анджело Гайи — и тихим, спокойным голосом прошептал:
— Ага, дорогая мамочка! Гайя против Гойи, посмотрим, кто — кого! — и, разбив о каменную стену бутыль, бросился с этой «розочкой» на картину с евангельским сюжетом.
Похмелье, настигшее его на следующее утро было жестоким, Герман так и уснул — в погребе, на бутылочных осколках и изрезанных лохмотьях холста.
Проснуться его заставил звонок сотового телефона, Герман попытался отключить звонок, но никак не мог попасть пальцами по нужным кнопкам, тогда он швырнул телефон об стену, но неудачно, тот продолжал звонить. Пришлось встать, отыскать его и зло сказать:
— Алло! Какая сволочь звонит в такую рань?!
Но на другом конце провода не поняли русскую речь, тогда Герману, мучительно напрягаясь, пришлось вспомнить — кто он, где он, в какой стране находится и на каком языке с ним беседует его «будильник».
Звонил его адвокат, тот самый, что помогал Герману улаживать денежные дела, открывать счета в банках, покупать и продавать недвижимость для себя, друзей, по доверенности и прочее.
— Да, Мигель, да! Это я. Ты можешь перезвонить попозже, сейчас я очень занят, — еле ворочал языком Герман.
— Нет, Герман! Именно сейчас — у меня неотложное дело, — настаивал адвокат.
— О черт! — по-русски сказал Герман, потянулся и, не выпуская из рук телефонную трубку, начал хищным взглядом осматривать помещение в поисках того, что поможет ему прийти в себя. Хотелось холодной воды, свежевыжатого апельсинового сока, чаю со льдом — чего угодно, что помогло бы победить невозможный сушняк и спокойно выслушать адвоката-испанца. Но в погребе было только вино. Герман даже нашел в себе силы усмехнуться, представив, какая это романтическая смерть: от жажды в собственном винном погребе, среди драгоценных бутылей редких винтажей.
— Почему ты ругаешься по-русски? — осторожно спросил дон Мигель, выучивший за годы совместного бизнеса некоторые русские ругательства и каждый раз изумлявшийся их бедности и неблагозвучию. То ли дело широкая партитура бранных слов и устойчивых выражений на его родном испанском языке. Звучит как музыка, а у русских и звучит убого, и смысл двойственный, хотя, может быть, в этом и прелесть. — Герман, нам надо серьезно поговорить. Нас ждут большие неприятности.
— Ну говори! — безразлично потянул Тоцкий, мучимый похмельной жаждой и полагающий, что своих самых больших неприятностей он уже дождался.
— И не по телефону… — Мигель многозначительно помолчал, но, не дождавшись ответной реакции, продолжил: — Я приеду через двадцать минут.
Герман тяжело вздохнул и выдавил из себя:
— Через час, не раньше.
— Герман, это не терпит отлагательства! — продолжал настаивать его собеседник.
— Через час! — отрезал Герман и нажал кнопку «отбой».
Мигель, видимо, побаивался своего русского партнера, поэтому послушно приехал через час, когда Герман с трудом выбрался из погреба, кое-как дополз до веранды на крыше и плюхнулся в бассейн. Все же это был самый простой способ реанимироваться, до душевой кабинки или до своей ванны-джакузи он бы просто не добрался. Отфыркиваясь, Герман на четвереньках выбрался из бассейна и, пошатываясь, доковылял до бара. Слава богу, встроенный холодильник работал. Только вот был он совсем пуст. Герман с трудом припомнил, что пару дней назад он уволил приходящую прислугу — за какую-то ерундовую провинность вроде вовремя не вытертой лужицы на полу.
Н-да, Герман уже и позабыл, что еда и напитки сами по себе в доме не появляются. Надо было раньше озаботиться: или новую прислугу нанять, или хотя бы позвонить в службу доставки.
В холодильнике был только лед для коктейлей. Спиртного, правда, на стойке бара было в изобилии, но вот апельсиновый сок, чай с лимоном или хотя бы минералка Тоцкому не светили. Даже пива не было.
Саднила щека. Герман ковырнул пальцем засохшую кровавую корочку, и снова потекла кровь. Угораздило же заснуть вчера на осколках. Ладно, плевать. До свадьбы заживет!
Герман с остервенением грыз четвертый кусок льда, закинув остальные в серебряное ведерко для охлаждения шампанского и залив их этим самым шампанским, когда со двора раздался гудок машины. Приехал Мигель. Герману было лень спускаться, он достал телефон, набрал номер адвоката и начальственным голосом велел ему подниматься наверх.
Мигель — маленький, толстенький, даже скорее кругленький человечек — был при этом абсолютно лыс. Впечатление карикатуры дополняли круглые очки без оправы — тоже лысые, как, бывало, пошучивал Герман. Однако это был очень серьезный специалист, и дело он свое знал. Герман ожидал, что Мигель привезет ему очередную стопку бумаг на подпись, но тот приехал с пустыми руками.