— Да, — подтвердила старая женщина с вьющимися, до сих пор пышными, хотя и небрежно подстриженными волосами, — этот ремень принадлежит нашему сыну, Владимиру Кирилловичу Ларионову. То есть теперь… наверное, нужно сказать, принадлежал… Он с ним из армии пришел, отсюда и инициалы.
Ее муж, одного с ней роста и такой же седой, кивнул строго и значительно. Родители Ларионова не плакали: они остались сдержанны и тогда, когда узнали, что их покойный сын подозревается в совершении страшного преступления — убийства, и тогда, когда воочию увидели принадлежавшую ему вещь, при помощи которой лишили жизни адвокатессу Елизавету Викторовну Кареву.
Как ни покажется это кому-нибудь чудовищным, супруги Ларионовы не плакали даже на похоронах, видя в гробу на белой гофрированной подушке лицо сына. Такое спокойное, чистое, неповрежденное, словно Володя умер естественной смертью. Ведь изуродованный, размозженный затылок остался скрыт… «Да это же наш сын, наш единственный, желанный сын!» — Елена Кимовна пыталась вызвать в себе живое страдание, чтобы хотя бы им пробить свое неестественное каменное равнодушие, но ничего не получалось. Все равно на заднем плане, препятствуя страданию, стояла простая и безнадежная, однако несущая облегчение мысль: «Наконец-то все кончилось…»
Кончилось то, что началось двадцать шесть с лишним лет назад, когда анализы, сданные в районной женской консультации, подтвердили: Елена Кимовна Ларионова беременна. Как она тогда была счастлива! Как торопилась поделиться счастьем с Кириллом Владимировичем: «Кирюша, поздравляю: ты отец!» Как он подхватил ее, закружил и вдруг, спохватившись, бережно поставил на пол… До этого они были женаты одиннадцать лет, но детей у них не было, что крайне их удручало, особенно Кирилла Владимировича, который сокрушался, что вот зарабатывают они много, и дачный домик строится, а кому это все достанется, кому? Дальним родственникам или чужим людям? Чтобы удовлетворить его желание потомства, Елена консультировалась у разных гинекологов, проходила долгие, иногда мучительные курсы лечения. Шестой из курсов наконец увенчался успехом: у них будет ребенок! «Сын», — припечатал Кирилл, и так оно и получилось. Ребенок, названный в честь деда, не дожившего до этого знаменательного дня, родился в час самой глубокой темноты, между двумя и тремя часами пополуночи. А утром, во время кормления, разглядывая неясные черты сморщенного личика, на которое падал розовый свет зари, Елена испытывала незнакомый ей доселе душевный подъем. Это крохотное существо станет воплощением всех лучших качеств супругов Ларионовых! Тот, кого так долго ждали, не смеет обмануть их ожиданий!
К тому времени, когда существо перестало быть таким уж крохотным и от горизонтального положения перешло к вертикальному, зародились первые признаки того, что ожидания будут обмануты. Ларионовы ничего не замечали. Их восхищало в Володеньке все: и какой он крупный, и какой сильный, и какой активный… А то, что силу и активность сынок предпочитал применять, отбирая в песочнице игрушки у тех, кто младше и слабее, как-то не беспокоило. Это казалось случайным, смешным: зачем ему эти грязные, изгрызенные игрушки, мы же его ни в чем не обделяем! Елена ласково журила Володеньку, объясняя рассерженным родителям пострадавших: у мальчика трудный возраст. Он пока не умеет отличать свое от чужого. Он перерастет.
Однако по мере роста Володеньки трудности не исчезали, а росли вместе с ним. В школе он неплохо, хотя и не блестяще, успевал по всем предметам, был на хорошем счету у коллектива учителей, однако это не мешало ему терроризировать других школьников. Сперва явно, затем тайно, исподтишка: школа научила его главным образом тому, что открытая агрессия не поощряется. Когда на родительском собрании Елену Кимовну огорошили известием, что ее сын возглавляет банду, отбирающую карманные деньги у младшеклассников, она не поверила: их сын не мог так поступить! «Конечно, мамочка, они все наговаривают на меня», — смотрел на взволнованную Елену Кимовну ее мальчик чистейшими глазами, и, спрашивается, кому она должна была верить, ему или тем, в ком она видела его врагов?
Поверить пришлось спустя совсем немного лет: когда Володя Ларионов, окончив школу, но не собираясь ни работать, ни продолжать образование, стал проводить почти все время вне дома. Тем не менее денег у родителей не просил. Деньги у него откуда-то брались: откуда — Кирилл Владимирович не раз поднимал этот вопрос, но, натыкаясь то на скупые, уклончивые ответы, то на стену молчания, боязливо отступал. Семья Ларионовых давно уже не относилась к числу состоятельных, и сын дал понять, что не намерен жить в нищете. Елена Кимовна не верила в коммерцию, которой Володя якобы занимается, и с неизменной тревогой просыпалась, когда он поздно возвращался домой. Однажды, уже под утро, зайдя в ванную, которую только что покинул сын, она увидела потеки крови в раковине. Не сказав ни слова, мать смыла компрометирующие следы. Назавтра Володя объявил родителям, что собирается в армию в ближайший — осенний — призыв. «Ты же вроде как говорил, что в армию идут одни полудурки, которые не способны отмазаться?» — напомнил ему Кирилл Владимирович. А Елена Кимовна безмолвно вздохнула: уж лучше в армию, чем в тюрьму! Еще какие-то советские штампы возникли в сознании: там из него человека сделают. Родители парня испортили, отцы-командиры исправят…
Армия действительно в чем-то помогла: по крайней мере, демобилизовавшись, Володя устроился на работу в частное охранное предприятие. Поселился он теперь отдельно, и, стыдно сказать, Елена Кимовна и Кирилл Владимирович восприняли это с облегчением. Почему-то трудно им было поверить, что этот массивный, с мрачными глазами, в неизменной камуфляжной форме силач — их сын. Когда он приходил в гости, в квартире становилось тесно и как-то душно. Он снисходительно подгребал с тарелок любимые когда-то блюда, приготовленные руками матери, пускал смачную отрыжку и начинал рассуждения, заставлявшие родителей никнуть к столу. Особенно их удручали дифирамбы, которые он в последнее время возносил в честь своей хозяйки Маргариты Ганичевой, — к ней Володя нанялся в телохранители.
— Тетка что надо, — изрекал он, ковыряя сломанной спичкой в зубах. — Некоторые растяпы в девяностые годы потеряли все, что было, а она, молодец, приобрела. Потому что вертеться надо, не сидеть сиднем, как некоторые. А скольких она конкурентов слопала! Скольких разорила! Скольких до петли довела! Молодец, так и надо.
Родители не решались сделать ему замечание — ни по поводу манер, ни по поводу высказываний. Володя вернулся из армии человеком, привыкшим решать все конфликты силой. Мускулы под его камуфляжной курткой перекатывались, как туго надутые мячи.
«Ночной ребенок. Темный ребенок. Неужели это наш ребенок?»
Чтобы понять, кого он называет растяпами, не надо было лезть в словарь. Почему же это супруги Ларионовы — растяпы? Потому, что в смутные времена, когда сместились все нормальные представления о порядочности и законности, они ничего не крали, не наживались ни на чьих слезах, не перекусывали ничье горло? Кирилл Владимирович и Елена Кимовна чувствовали себя травоядными, у которых, вопреки генетике, родился хищник. Этот хищник питал некоторое уважение к тем, кто был причиной его появления на свет: он не собирался есть родителей. По крайней мере, пока не собирался… Однако те с едва скрываемой дрожью видели рога, копыта и обрывки шерсти, разбросанные в окрестностях его смердящего кровью логова.