Он отключил сотовый, посмотрел на притих­ших гостей.

— Даже в такой день покоя не дают. Что за люди! Я грузинам говорю: неужели вам вашего Президента не жалко? Старый уже, вы бы его охраняли получше. Хотите, я вам его охрану ор­ганизую? Но не просто так, за так ничего не бывает. А нет, так и не обижайтесь... Хотели тер­минал нефтяной в Поти строить, представляете? А мне абхазы телефон оборвали: только у них в Сухуми! Да мне не жалко! Но о России я должен подумать, верно? И вот результат — как и чувст­вовал. Чуть ихнего Президента не взорвали. Ма­шину рядом рванули, но ничего, обошлось... Но они хоть с понятием. Больше о терминалах не заикаются.

— Вот люди! — поддакнул Коноплев. — Объ­ясняешь им, объясняешь... Пока по мозгам не получат — никакого понятия.

— Ну, — сказал Гоша, — давайте выпьем! А то с этой политикой и экономикой забудешь, зачем собрались... Ну, пусть земля ей будет пухом.

— Только не чокаться, не чокаться! — закри­чал Коноплев, когда Гоша, забывшись, протянул свою рюмку к рюмке Фрязина.

Володя внимательно смотрел на происходя­щее. Все усиленно работали челюстями, закусы­вая. Только Томилин ничего не ел. Дрожал, сжи­мая посиневшие губы.

— Может, скажешь чего, Олежка? — ласково спросил Гоша Томилина. — Ты, я смотрю, со­всем плохой. Температура?

Тот кивнул утвердительно.

— Может, тебе, Олежка, прилечь? — спросила мать погибшей, участливо глядя на зятя. — Или чаю с малиной?

— Водки ему с перцем! — смеясь, присовето­вал Коноплев.

— Ты где находишься? — цыкнул на него Гоша. — Ну раз желающих нет, скажу я...

Он налил себе водки и встал, следя взглядом, как поднимаются со своих мест остальные.

Гоша смотрел цепким взглядом, будто фото­графировал, кто сам вовремя поднялся, кого при­шлось подталкивать.

— Если бы можно было, я бы с тобой, родная моя, поменялся, — сказал Гоша, и слезы высту­пили на его глазах. Он шумно всхлипнул. — Нет мне без тебя никакой радости от этой жизни! Ничего не осталось! Только проклятое дело да мать Россия! И еще долг — найти того, кто это сделал. И если... если он здесь, среди нас... — в полной тишине он обвел тяжелым взглядом при­сутствующих, — я клянусь тебе, родная, что найду его! И брошу его мерзкое тело к твоим ногам.

Сказал и с размаху ударил опустевшей рюм­кой об пол. И Коноплев тут же это за ним повто­рил. И Тимур.

Томилин рюмку бить не стал. Поставил ее дрожащей рукой на стол, не допитую.

— У нас, Томила, пьют до дна, — сказал Гоша. — Пей, ,Олежка, больше нам не видать нашей Еленки...

И заплакал, протянув руки через стол к не­счастному Томилину.

16

Была уже полночь, когда Мансуров со своей охраной подъехал к дому сына Президента.

Там его ждали. Мансуров жестом остановил охранников, и они снова сели в автомобили.

Мансуров молча отдал свой пистолет секьюрити, встретившим его у входа. Потом в их со­провождении поднялся наверх.

Алекпер ждал его в небольшой гостиной, ус­тавленной мягкой восточной мебелью. В углу ды­мился кальян.

— Прошу, — сказал Алекпер, указав гостю на свободное кресло.

Тот направился к нему и запнулся, увидев в другом кресле знакомого человека.

— Самед Асланович? — сказал Мансуров. — Вы здесь, в Баку?

— А почему по-русски? — усмехнулся Самед. — Это язык межнационального общения, но не национального. Не так ли?

— Я не у себя дома, — почтительно склонился в сторону Алекпера Мансуров. — Здесь принято говорить по-русски, и у меня было время убе­диться в Бутырской тюрьме, куда я попал благо­даря вам, Самед Асланович, что для серьезных

Переговоров этот язык лучше всего подходит.

— Вам пришлось там вести серьезные перего­воры? — Самед продолжал улыбаться.

— И не безуспешные, надо признать, — отве­тил Мансуров. — Потому я сейчас и нахожусь здесь, а мой брат у меня дома.

— Оставим колкости, Рагим, — сказал Алекпер. — Я решил возобновить с вами контакты, как только убедился, что не вы были причиной моего пленения.

— А кто? — осторожно спросил Мансуров. — Я могу об этом спросить?

— Всему свое время, Рухолла-оглы, — сказал Алекпер. — Вы после Москвы стали похожи на разумного человека.

— Вы мне льстите, — склонил голову Мансу­ров, поглядывая на Самеда, по-видимому, ожи­дая, что тот скажет. — Так о чем вы хотели со мной побеседовать?

— Насчет последних событий... — сомкнул брови Алекпер. — Скажите, вы не могли бы мне объяснить, почему взрывы в нашем метро чере­дуются со взрывами в московских троллейбусах?

— Полагаю, вы это знаете, — сказал Мансу­ров. — В Москве метро лучше охраняется.

Алекпер и Самед переглянулись. Четки в пальцах Самеда замерли.

— А вы полагаете, уважаемый, что лучше бы взрывы устраивать в Московском метро? — спро­сил Самед.

— Туда труднее попасть взрывникам, — отве­тил Мансуров, напряженно улыбаясь. — Лиц кавказской национальности, как известно, там обыскивают. Лиц славянской национальности, вроде украинцев, пока не решаются.

— Не хотите ли сказать, что вы эти взрывы организуете и финансируете? — спросил Самед.

— Нет, но вы так спросили... — уже от всей души улыбнулся Мансуров, — как будто я этим занимаюсь. Я знаю, что вы, Самед Асланович, с детства любите кататься в Московском метро, разглядывая русских женщин. И метро самое лучшее, и девушки самые красивые. Но наше метро — это наше метро, не так ли? И наши люди нам дороги, поскольку это наши люди. И лицам славянской национальности вход в наши подзем­ные дворцы еще не запрещен...

— Как вы полагаете, будет ли в ответ что-то взорвано в Москве? — спросил Самед.

— Я бы посоветовал вам поменьше кататься в общественном транспорте, уважаемый Самед Асланович, — склонив к плечу голову, сказал Ман­суров. — Это мой вам совет. Но не предостереже­ние, поскольку, вопреки тому, что вы обо мне думаете, я взрывами не занимаюсь, как и похи­щением людей, в чем, по вашим же словам, вы недавно убедились...

Он внимательно переводил взгляд с Самеда на Алекпера, чем-то схожих между собой, хотя их родство было весьма отдаленным.

— Речь вот о чем, — сказал Алекпер. — О ваших тесных связях с чеченцами.

— Вы полагаете их предосудительными? — удивился Мансуров. — С какой стати тесные связи с братьями по вере хуже, чем такие же связи с иноверцами?

Ни Алекпер, ни Самед не успели ответить. Двери неслышно распахнулись, и в комнату вошла улыбающаяся девушка с серебряным подносом, на котором возвышался кофейный сервиз.

Мансуров заметно оживился, разглядывая ее. Постарался даже заглянуть ей в глаза, когда она подавала ему этот божественный напиток.