Оба СС сильно напомнили мне тех горцев, горячо принимавших участие в судьбе своего начальства. До подозрительности активно!
Могу отметить совершенно искренно, Михайлов мне в тот раз понравился. Организованным умом, легкой самоиронией, ненаигранным интересом к своему делу. Я ж все-таки считаю себя профессионалом, есть вещи, в которых нашему брату журналисту ошибиться трудно. Ну а недавняя заносчивость, затяжка со временем, которого у меня и без того мало, — эту сторону вопроса я отнес за счет его занятости. Да и потом, чем обязан этакий зубр от международной политики и экономики, как Рюрик Михайлов, молодому, в общем, человеку из России, все достоинство которого заключается лишь в том, что он сын обычного диссидента и политэмигранта? Да ничем. И к этому я тоже отнесся спокойно.
Все сказанное Рюриком было мной старательно записано на магнитофон.
Обещал мне Рюрик, для удобства дальнейшей работы над материалами, посвященными институту, дать еще и пространное резюме, где будут перечислены основные направления деятельности «Российского общества», отдельные разработки, модели, прогнозы, краткие справки на участников и многое другое, что обычно составляет основу любого материала. Ну а эмоции, ситуации, обобщения — это уж предоставлено мне самому. Могу я, естественно, обращаться и за консультацией, за отдельными уточнениями, за иной необходимой помощью непосредственно к директору института, то есть к Рюрику. Вообще он не любит терять время на общение с прессой, но, поскольку у меня особый случай, для меня уже сделано исключение.
Расстались мы душа, что называется, в душу. Выпили на прощание неразбавленного виски — по-русски, как с удовольствием тут же отметили помощники. А вот они своей навязчивой жизнерадостностью вносили какой-то еще неуловимый диссонанс. Ладно, будущее покажет…
…Несмотря на явный успех с Михайловым, я ощущаю вокруг себя как бы пустоту, причем ловко организованную. Мол, что дали тебе, тем и довольствуйся. Как зона молчания. Кого ни спрошу — по большей части отмалчиваются или ссылаются на незнание. Давно было!
Суть этой странной атмосферы мне объяснил Савелий Прохорович Заславский, с которым я познакомился еще в дни его пребывания в Москве на международном экологическом симпозиуме. Это он, собственно, и дал мне первоначальный импульс для поездки в Штаты с целью поиска документов об отце. Он же, кстати, предложил мне тогда свое гостеприимство здесь, чем я и воспользовался. К сожалению, Заславский далек от институтских проблем, ибо сама фамилия Михайлова вызывает у него, по его словам, несварение желудка. Терпеть не может его, другими словами. Но, как человек болезненно тактичный, не обмолвился ни разу об их негативных отношениях, предоставляя право выбора мне. И вот теперь, когда я буквально заставил высказать его мнение по поводу Михайлова, он нехотя объяснил мне, что старался никогда не иметь личных отношений с людьми, связанными со спецслужбами. И больше ничего.
Иначе говоря, это убедило меня в собственных первоначальных сомнениях по поводу, так сказать, чистоты идеи. И кроме того, поколебало в отношении к Рюрику.
По совету Заславского, который сообщил также, что расследованием гибели отца занималась почему-то не нью-йоркская полиция, а ФБР, но оно так и не привело ни к каким результатам, кроме предположения, что профессор Красновский стал жертвой бандитов, я решил обратиться в это Федеральное бюро. Ехать, кстати, никуда не надо было. Савелий Прохорович легко убедил меня, что мой английский не так уж и плох, а потому указал пальцем на телефонную трубку и, порывшись в справочнике городских телефонов, назвал номер, по которому нужно звонить.
Проинструктированный Заславским, о чем и в каком тоне следует вести разговор, я позвонил в нью-йоркское отделение ФБР, представился и осведомился, с кем бы мог побеседовать по интересующему меня вопросу. В ответ некий господин, назвавшийся мистером Бреннером, поинтересовался моими планами, временем, которым я располагаю, где я остановился, а затем любезно сообщил, что материалы дела, о котором идет речь, давно находятся в архиве. Но это означает лишь то, что мне придется немного подождать и меня известят. Я спросил, сколько надо ждать? Два-три дня, не более. А известят меня по телефону, номер которого я им назвал, хотя наверняка мог бы этого и не делать, они уже и сами знали…
…Новые персонажи: Александр Петрович и Мария Илларионовна Крокусы. Они прибалты. Очень вежливые, интеллигентные люди, живущие на пенсию, и, надо сказать, неплохо живущие. Сам — кибернетик, в свое время принимавший участие в разработке спецпроектов. Очевидно, что-то связанное с ядерной тематикой. Она — бывший инженер в Союзе, а здесь — вечная домохозяйка. Милейшие люди, как охарактеризовал мне их Заславский. Но главное — они довольно хорошо знали Красновкого. Крокус работал с ним короткое, правда, время, а в их доме Игорь Владимирович нередко бывал.
Все это меня лично очень устраивало. Настораживало другое: Заславский категорически отказался сопутствовать мне на встречу с ними. И причина не в том, что ехать надо было довольно далеко от Нью-Йорка — они живут в Бостоне. Их, как выяснилось, разделяют взгляды на жизнь. Ведь Крокус занимался атомным оружием, в то время как Заславский — исключительно экологией. Вот такая странность. С одной стороны, милейшие люди, а с другой — «идейные враги», это ж надо! По-моему, только старая российская интеллигенция еще способна на такое…
И тем не менее Савелий Прохорович посоветовал мне никак и нигде не афишировать свое знакомство и свою поездку в Бостон. Это может быть неприятно семейству Крокусов — такое вот объяснение. Сам же Заславский взял на себя труд немедленно проинформировать меня, когда поступит звонок из ФБР относительно моего отца.
…Дисней наверняка создавал своих мультяшных бабушек, глядя на Марию Илларионовну. Обаятельна и похожа до безумия. Маленькие круглые очочки, нос пуговкой, кудряшки-букли, и вся такая пышная и сдобная. Ну ничего российского. Впрочем, она родом из Литвы. А вот Александр Петрович — этакая русская оглобля, худой, узкоплечий, сутулый от возраста — ему восьмой десяток. У нее чувствуется акцент, а у него — поразительно чистый русский язык, от которого мы со своей журналистской сленговой солянкой как-то отвыкаем.
Гостеприимство исключительно русское. Заговорили о Заславском. Крокус-он: «Милейший, обаятельнейший человек!» Крокус-она: «Ах, Савелий Прохорович! Добрейший, умнейший…» Так в чем же дело? Принципиален до абсурда! Когда-то не сошлись во мнениях — и все! Словом, Иван Иванович и Иван Никифорович, незабвенные! Но без гоголевской подлости по отношению друг к другу, просто утеряны отношения. Как это мило!
При упоминании ФБР мистер Крокус помрачнел. Мадам тактично вышла на кухню. У них чудный маленький домик на окраине Бостона с видом на Массачусетский залив, да, в общем, на Атлантику. На весь мир. Четыре комнаты внизу, одна для гостя. Детей нет, одинокие старики. Наверно, поэтому они с такой бережной нежностью относятся к своему уюту, покою, старости, друг к другу…
История Игоря и Шурки, как звал отец Крокуса, а познакомились они еще в оттепельные шестидесятые, во время диспута физиков с лириками, проходившего в Центральном Доме работников искусств, что напротив Лубянки, началась, как видно из преамбулы, в Москве, а закончилась в Нью-Йорке. Крокусу повезло больше. Он занимался той наукой, у которой, по убеждению властей предержащих, не было будущего. Потому и его прощание с родиной не было растянуто этой властью на долгие месяцы, если не на годы. Как, например, у Красновского.