— Ну а теперь честно скажи мне: глядя на перечисленные мною факты, причем без всяких комментариев, что бы ты подумал?
— Ты про уши?
— Можешь дальше не отвечать, — вздохнул Турецкий. — У меня складывается аналогичное ощущение. И поэтому я вдруг увидел, что, делая мне невероятное одолжение, Дуся ставит себя под очень серьезный удар. Если уже не поставила. Потому у меня к тебе личная просьба. Я тебя, надеюсь, знаю неплохо. Именно поэтому и не хочу также и тебе неприятностей. Хочу посоветоваться, а дальше — как ты сам решишь. Да и вбивать клин между тобой и чекистами тоже было бы не самым удачным вариантом. Довольно им и моего «выступления».
— Я, кажется, понимаю, о чем ты. Но сформулируй.
— Если мы все в этом деле под колпаком, то бравые ребята могут сейчас уже находиться на пути следования к Дусе, а также к ее квартире. Это в том случае, если она уже позвонила своей подруге и обсудила с ней условия встречи с серьезным дядечкой из Москвы, то есть со мной. А если еще нет, то все впереди.
— Ясно. Давай короче, кого я должен охранять? Тебя, ее или ее квартиру?
— Только два объекта: квартиру — это немедленно, и меня, поскольку я буду рядом с Дусей. Иначе вся наша с тобой операция пойдет коту под хвост.
— Нет ничего проще. Сейчас я дам команду операм взять на время под охрану подъезд и этаж. А тебе, я думаю, хватит Лени. Если не возражаешь.
— Мне он нравится. Спокойный парень. Но ты его дополнительно проинструктируй, чтобы не получилось явной уж конфронтации с «соседями»-то.
— За этим дело не станет. Значит, договорились. Тебя куда?
— А меня пусть этот твой водитель в Дом книги закинет. И потом вместе с мадам и Леней завезет на Моховую. А там, до нашего приезда, хорошо бы никого в квартиру не пускать.
— Договорились. Последний вопрос: на случай неожиданного осложнения…
— Я немедленно должен знать. Буду звонить в Москву, Косте Меркулову. Пусть уж он по своим каналам выходит на их директора, или кто у него там есть. Но, мне кажется, на откровенную нахалку они и сами не пойдут. Пересечься можем, это другой разговор.
Турецкий вышел из машины, забрал у водителя сигареты и пересел в «Жигули». Машины выехали из двора и скоро разъехались каждая своим маршрутом.
Поднимаясь вместе с Леней на этаж, где располагался офис журнала «Санкт-Петербург», Александр Борисович размышлял о том, что он, как бы ни желал этого, не сможет уже вывести из игры Лизу. Но он придумал один ход, который мог бы обезопасить ее в том случае, если чекисты проявят чрезмерную настойчивость. Вот об этом он и хотел поговорить с ней.
Секретарь редакции — старая дева неопределенного возраста, в больших очках, напоминающих совиные глаза, строго заявила Александру Борисовичу, что редколлегия в самом разгаре и беспокоить главного редактора она не может: на этот счет есть ее строжайшее указание.
— У Елизаветы Евдокимовны есть обычай во время заседаний отвечать по телефону на важные звонки? — поинтересовался Турецкий.
— В исключительных случаях, — сухо ответила секретарь, — но я сама слежу за этим и нажимаю кнопку.
— Отлично. Сейчас я наберу ее номер, а вы соответственно нажмите вашу кнопку.
— Но…
— Это надо, — спокойно ответил Турецкий и набрал на своем мобильнике номер. В приемной раздался телефонный звонок. Секретарь потянулась к трубке, но Турецкий ее остановил: — Снимать не надо, просто нажимайте.
— Невская. Слушаю, — раздалось в трубке недовольно.
— Это я. Пожалуйста, выгляните на одну минуту.
Совиные глаза секретаря расширились до невозможности. Через минуту вышла Лиза. Лицо ее было строгим и отчужденным. Турецкий тут же подхватил ее под руку и вывел в коридор:
— Звонила?
— Да. Мы договорились на восемь. После работы. А что случилось?
— Ты называла ей мое имя?
— Не-ет, — как-то не очень уверенно сказала Лиза. — А что?
— Так да или нет?
— Я сказала, что хотелось бы увидеться. Поговорить. Что ею интересуется один мой хороший знакомый. Из Москвы. И все. Она помялась, припоминая свои дела на сегодня, но в конце концов согласилась. Приедет сама, у нее своя «тоёта». Я что-нибудь лишнее сказала?
— Не знаю еще, но боюсь, что да. Во всяком случае, ты без меня ни шагу. Я буду до конца в приемной. Там и моя охрана. Если вдруг она позвонит и станет предлагать иные варианты встречи, стой на своем. Больше ни на чьи предложения куда-нибудь подъехать или там поговорить где-то не соглашайся. Устала, заболела, завтра, через год, когда угодно, но только не сегодня.
— А что, меня кто-то хочет закадрить, как мы говорили в юности?
— Я ничего не исключаю. Проще, конечно, если бы ты сказала своему глазастому церберу, пусть она на все «важные» звонки отвечает, что тебя нет, выехала в неизвестном направлении. А если позвонит Ирина, чтоб сказала то же самое и добавила: «Лизавета Евдокимовна просила передать, что уговор остается в силе, она ждет». И больше ничего.
— Вот так? — Она неожиданно улыбнулась и добавила: — Теперь меня Светка со свету сживет своими подозрениями. Ну ладно, будь по-твоему. А что, нам действительно надо куда-то уехать до восьми?
— Зачем, поедем к тебе домой. Я почитаю.
— А кто-то, между прочим, мне что-то обещал!
— Это само собой. И одно другому не мешает, наоборот, придает определенную остроту.
— Ой, хулиган! — вздохнула она сокрушенно. — И что ты только творишь с честной девушкой! И почему я такая послушная!
— Все. Иди и кончай свое занудство. Редколлегия! Воображаю…
— Батюшки! А ведь я и вправду заболталась, — засмеялась она и вернулась в офис.
Турецкий отошел к окну в коридоре, где на подоконнике стояла стеклянная полулитровая банка с окурками, и достал «Честерфилд».
Подымив, вернулся в офис и сказал Лене:
— Там, возле окна, можно покурить. Если хочешь.
Тот сказал спасибо и вышел.
Редколлегия окончилась спустя добрых полтора часа. За это время Невской было несколько звонков, на что Света заученно отвечала:
— Нету, отъехала на неопределенное время. Что передать? — и записывала просьбы.
Звонка от Косенковой не было. И это радовало: может быть, опасения напрасны?
А потом закончилась редколлегия и приемную заполнили пожилые вежливые люди. Некоторые с интересом поглядывали на Турецкого и Леню — уж больно необычные «авторы» дожидались главного редактора. У обыкновенного автора всегда что-то в глазах написано, какая-то просьба, что ли. А у этих двоих — вид был независимый. Неужели обычаи «новых русских» уже и в художественную литературу проникли?!