Савва Васильевич Алексеев был согласен в этой части с Турецким целиком и полностью.
С девственностью Лариса Дроздова рассталась еще в семнадцать лет, решив, что тянуть дальше с приобретением сексуального опыта нет смысла. Во-первых, мужчины, считавшие невинность едва ли не главным достоинством будущей супруги, давно вымерли — нынешние, наоборот, относились к материальному доказательству невинности чуть ли не подозрительно. Все еще девица? Следовательно, никто не соизволил позариться!.. Во-вторых, почти все Ларисины ровесницы изведали прелести «любви» значительно раньше, и быть «хуже других» она не собиралась. Это и стало единственной причиной, по которой Ларочка вознаградила таким образом самого преданного своего поклонника школьных лет — сразу после выпускного бала…
На этом их отношения и завершились: занятия любовью ее разочаровали, ничего особенного она не почувствовала, если не считать ощущения брезгливости. Изредка возникающие после этого краткие связи не отличались большим количеством и особой радости ей тоже не приносили. Поэтому то, что произошло у Ларисы в памятную победную ночь с Лопухиным, и стало не просто открытием, но настоящей новой страницей в ее жизни… Во всяком случае, именно с таким ощущением проснулась она на следующее утро в квартире Евгения, рядом с ним на широкой, но неудобной софе.
Некоторое время девушка лежала, боясь шелохнуться, боясь перевести взгляд с неопрятного, потрескавшегося потолка на спавшего рядом мужчину: а вдруг и на сей раз все окажется иллюзией?.. Наконец, осторожно шелохнувшись, она повернула голову, и моментально сердце ее забилось с удвоенной силой… Господи, до чего же он был красив — даже спящий, даже когда его удивительные, серые, как сталь, глаза были закрыты!..
Не в силах больше выносить охватившие ее чувства, Лариса тихонечко, стараясь не разбудить Лопухина, выскользнула из постели, подняла с пола его рубашку и накинула на себя. Накануне она даже не успела толком оглядеться в Женином жилище — не до того было… Кажется, свою однушку он сам назвал норой, и именно на нору, причем явно холостяцкую, она больше всего и походила.
Лариса оглядела довольно просторную, но абсолютно запущенную комнату с минимумом мебели, производившей впечатление собранной с миру по нитке. Рассохшийся письменный стол, заваленный какими-то книгами и тетрадками. «Наверное, он студент, — решила она. — И эта квартира съемная». Возле стола вместо стула деревянное кресло, давно расставшееся со своей полировкой. В комнате не было даже платяного шкафа: одежда Лопухина, правда аккуратно прикрытая чистой простыней, висела на стене. Зато имелась антикварная, как подумала Лариса, этажерка, плотно забитая книгами.
В глаза бросилось название одной из них — «Протоколы сионских мудрецов», и девушка, решив, что это что-то философское, уважительно покосилась на софу, где по-прежнему крепко спал Лопухин. Потом она протянула руку, чтобы заглянуть в эту столь умную, если судить по названию, книжку, но рука замерла в воздухе: взгляд Ларисы наткнулся на соседний довольно солидный том в черном переплете, и она с некоторым недоумением прочла: «Адольф Гитлер. Майн кампф»…
Нельзя сказать, чтобы она вовсе не была в курсе всевозможных нынешних молодежных движений, связанных с политикой. Однако в сферу личных интересов девушки это не входило.
— Интересуешься моим внутренним миром? — Лариса, вздрогнув от неожиданности, едва не уронила черный томик, который уже держала в руках, и резко обернулась.
Евгений, абсолютно голый и совершенно незаспанный, сидел на постели, уставившись на нее слегка насмешливым взглядом. Лариса почувствовала, что краснеет, и как можно безразличнее пожала плечами.
— Вообще-то не очень, — честно призналась она. — Я в таких вещах не слишком хорошо разбираюсь… Просто делать было нечего, пока ты спал.
— Ну разобраться никогда не поздно, это дело поправимое… Иди сюда, моя красавица!..
Ослушаться его было отчего-то невозможно, да и ни капельки не хотелось, скорее, напротив… И книжки тут же были забыты. Не вспомнила Лариса о них и спустя час, когда они с Женей уже пили на кухне необыкновенно крепкий и ароматный чай, заваренный Лопухиным собственноручно, заедая его бутербродами с сыром. Зато она вспомнила наконец о другом: об оскорбленном ею вчера редакторе…
— Даже представить страшно, что теперь будет, — вздохнула девушка.
— Ты это о чем? — Он спокойно отхлебнул обжигающий чай.
— Не о чем, а о ком… Об этом козле, конечно! Теперь у меня никакой поездки на московский конкурс точно не будет… Представляю, как он вчера взбесился… — Она робко глянула на Лопухина, продолжавшего невозмутимо жевать бутерброд и запивать его чаем.
Наконец с сыром было покончено:
— С чего ты это взяла? — произнес Евгений. — Поедешь ты на конкурс, я же сказал тебе вчера, что поедешь, — значит, поедешь.
Лариса посмотрела на своего нового любовника и вдруг с удивлением поняла, что ей, всю сознательную жизнь мечтавшей попасть в столицу, в данный момент совершенно безразлично, попадет она туда или нет. Более того — не слишком-то и хочется. Во всяком случае одной, без Евгения.
Лопухин словно угадал ее мысли и, ненадолго задумавшись, продолжил:
— Поедем вместе, Ларусик. Мне уже давно и самому нужно попасть в Москву — повидаться с нашими…
— У тебя там что, родители? — простодушно поинтересовалась она, вызвав на лице Евгения улыбку.
— Нет, — покачал он головой. — Родителей у меня вообще нет, меня тетка воспитала. Она живет на одной из Подлесных улиц, на окраине. А я, как видишь, тут.
— Снимаешь?
— Просто живу… Квартира принадлежит знакомому.
— А что же родители? — робко поинтересовалась Лариса, подозревая, что вопрос задает довольно-таки бестактный.
— Погибли, когда я еще совсем соплей был, я их почти не помню. — И хотя ответил он ей вполне нормальным тоном, расспрашивать дальше девушка не решилась. — Что касается наших, постепенно познакомишься, если не со всеми, то со многими, — продолжил Лопухин, и единственное, что уловила Лариса, от чего само по себе радостно заколотилось ее сердце, так это что Евгений, говоря так, явно предполагает продолжить их отношения, а не просто совершить вместе с ней путешествие в столицу! Ведь именно это и должно означать слово «постепенно»?
Она улыбнулась ему, даже согласно кивнула, не слишком внимательно вслушиваясь в то, о чем Лопухин продолжал говорить, и думая только об одном: она, Лариса Дроздова, прославившаяся среди знакомых своей неприступностью и холодностью, наконец-то влюбилась! Оказывается, любовь — вовсе не бредни, выдуманные сентиментальными дурочками-дурнушками или просто дурочками, а вполне реальный факт, то самое состояние счастья и самозабвения, которое испытываешь, глядя на него — единственного…
Вспоминая тот, немыслимо, как ей казалось теперь, далекий день в роскошной спальне белокаменного особняка, Лариса Сергеевна Сурина не заметила, как осушила серебряную фляжку, припрятанную от Нины Степановны, почти наполовину. Но счастливое чувство опьянения почему-то так и не пришло.