Он молча кивнул адвокату на шаткий стул для посетителей и вопросительно уставился на Виктора Степановича, как надеялся сам, «тяжелым» взглядом.
Иванов между тем спокойно расстегнул свою папку и выложил перед следователем несколько бумаг, снабженных печатями и подписями.
– Вот, прошу вас, – вежливо произнес он, – здесь заверенная копия ордера на защиту гражданки Стуловой Ларисы Вячеславовны, заверенная копия нашего с ней контракта. Ну и прочие документы, которые необходимы, включая личное заявление моей клиентки и больничный лист…
– Что, снова приболела? – ядовито усмехнулся Артамонов.
– Напрасно иронизируете… – Иванов с тяжелым вздохом опустился на скрипнувший под его тяжестью стул. – Лариса Вячеславовна потрясена этим ужасным оговором, ловушкой, в которую ее завлекли. Она действительно заболела, а ее супруг фактически приступил к самосуду!
– Что вы хотите этим сказать? – Брови Валерия Геннадиевича нахмурились сами собой: только самосуда ему на его территории сейчас и не хватало!
– Видите ли, мы надеемся, что вы проявите понимание и на время, пока идет следствие, мерой пресечения для моей клиентки изберете подписку о невыезде, а не что-либо иное. Но Стулов тем временем фактически подверг жену, вина которой не доказана и, я уверен, доказана не будет, поскольку она де-факто отсутствует, домашнему аресту. В их загородном доме.
Артамонов перевел дух и сурово покачал головой.
– Меру пресечения на время следствия я определю без вашей помощи, повидавшись с гражданкой Стуловой, – резко произнес он. – Что касается этого бюллетеня…
– Лариса Вячеславовна, – поспешно перебил его адвокат, – несмотря на свое состояние, готова, если вы согласны, принять вас у себя… то есть в доме супруга, в любое удобное для вас время! Вы сами его выберете в случае согласия, а я заеду за вами, доставлю и туда, и обратно. Валерий Геннадиевич, я много слышал о вас как о человеке справедливом и, главное, гуманном: речь идет, поверьте мне, о женщине, попавшей в ловко организованную ее супругом ловушку! Прощу прощения за тавтологию…
– И с какой же целью, позвольте поинтересоваться, эта якобы ловушка была им организована? – Слова Иванова насчет слухов о его «гуманности» он пропустил мимо ушей.
– Цель – та же, что и в момент первого развода господина Стулова: всеми правдами и неправдами он решил оставить их общего ребенка у себя, а закон, как вы понимаете, не на его стороне.
– Закон дает отцу и матери равные права.
– Формально – да, но не мне вам объяснять, что даже в своем изначальном виде, вышедший в 1967 году, он предусматривает преимущество матери. Чтобы отнять сына, НАСЛЕДНИКА, между прочим, Стулов готов избавиться от нелюбимой супруги ЛЮБЫМИ способами, в том числе засадив ни в чем не повинную женщину в тюрьму!
Артамонов недоверчиво покачал головой и ненадолго задумался. Да, в соответствии с законодательством именно он, следователь, ведущий дело, имеет право избрать меру пресечения для подследственной – будь то взятие под стражу или подписка о невыезде. Экспертизы пленки еще ждать и ждать. И как ни крути, а рациональное зерно в словах этого прохиндея Иванова есть: Валерий Геннадиевич и сам знал, с каким трепетом относятся богатые люди к вопросу о наследниках, тем более если речь идет о сыне.
– Относительно визита к вашей подзащитной я дам вам знать дополнительно, насчет всего остального – мне нужно подумать, более внимательно изучив материалы дела.
– Конечно! – Адвокат моментально поднялся, одновременно положив поверх бумаг перед следователем свою визитку. – По мобильному номеру, указанному здесь, я доступен круглые сутки. Не смею вас больше задерживать!
И вежливо откланявшись, он почти моментально покинул кабинет.
Некоторое время Артамонов бездумно сидел, глядя в окно своего кабинета, за которым ничего, кроме уже основательно вылинявшего августовского неба, не просматривалось. Потом, вздохнув, взял с соседней тумбочки папку с делом Стуловой, пока еще очень тонкую, поскольку ничего в ней, помимо заявления потенциальной жертвы, протокола дознания Живчикова и его собственных постановлений о возбуждении дела и экспертизе пленки, не было. Теперь туда же следовало присовокупить документы, принесенные адвокатом…
На белый плоский конверт среднего формата, как выяснилось, плотно заклеенный, Артамонов наткнулся между заявлением Стуловой и ее же больничным листом. О его содержимом догадаться особого труда не составляло. Артамонов почувствовал, как его бросило в жар, словно кто-то неожиданно вылил на голову ведро кипятка. «Прикасаться нельзя!» – мелькнуло в голове, а вслед за этим – мысль, что уже прикоснулся, вот же, сжимает его пальцами…
Валерий Геннадиевич откинулся на спинку стула, зажмурился и приказал себе успокоиться. Что, собственно говоря, произошло? Впервые за его, пока еще не слишком большую, практику Артамонову не предлагали даже, а навязывали таким вот хитрым способом взятку. Не за то даже, чтобы освободить убийцу, прекратить дело и прочее того же уровня, а просто за выбор меры пресечения. Во всяком случае, никаких иных просьб от этого прохиндея-адвоката пока не последовало. Что самое паршивое – его даже во взяткодательстве уличить было невозможно! Скажет – конверт с деньгами случайно оказался среди бумаг, а предназначался совсем для других целей…
– Дьявол! – вслух выругался следователь. И, помолчав, добавил кое-что покруче – как пелось когда-то в одной полублатной песенке, «он единственный спрягает глагол…».
Конверт не то чтобы жег Артамонову пальцы, но представив на мгновение, что сейчас в его кабинет запросто может ввалиться по делу или без оного кто-нибудь из коллег, он вскочил с места и, метнувшись к двери, запер ее на ключ. И лишь после этого вернулся к столу. Конверт по-прежнему лежал поверх бумаг – на вид совсем невинный и не то чтобы слишком пухлый, но было видно невооруженным взглядом, что не пустой.
«Интересно, сколько там…» – мелькнуло у Артамонова, и, поколебавшись, он все-таки протянул руку, взял его и начал вскрывать, осторожно и замедленно поддевая пальцем неплотную заклейку.
Валерий Геннадиевич до этого момента ни разу в жизни не держал в руках евро. Это были именно евро, а не доллары, как он предполагал. И ему первым делом почему-то довольно глупо подумалось, что европейская валюта выглядит как-то несерьезно, словно не деньги – а просто цветные бумажки. Посчитал он их сразу: в не самом пухлом конверте содержалось две с половиной тысячи евро. Две с половиной!..
Он попытался перевести их мысленно в «наши» – и не сумел: перед глазами прыгали, словно издеваясь над Артамоновым, многочисленные нули и нолики. Кажется, едва ли не составлявшие в итоге его, как минимум, полугодовую зарплату.
Валерий Геннадиевич с тяжело бьющимся сердцем опустился на свое рабочее место и, пытаясь отделаться от скачущих цифр и столь же скачущей пульсации, кажется, всего его организма, прикрыл глаза рукой. И тут же увидел уже другое: заплаканное лицо жены, оскорбленное – матери, запах валерьянки, казалось, ударил в нос.