Всхлипывая и смущаясь своей наготы, Вера начала одеваться. Разбросанные по гостиной гэпэушники признаков жизни не подавали. Вера кое-как справилась со своим туалетом. Сабсан взял ее за руку и повел к мраморной лестнице, но, услышав внизу шум, остановился. В парадное ввалилась новая группа чекистов и с порога открыла огонь.
— Где второй выход? — спросил Сабсан у Веры.
Та от страха и обиды не могла вымолвить ни слова, лишь показала рукой.
Маленькая лестница из каморки прислуги спускалась вниз. Через узкую дверь они попали в кладовую. Из нее черный ход вел в сад позади дома. Здесь заводчику сгружали продукты для кухни.
— Беги к забору. В углу небольшая щель, ты пролезешь. У тебя есть поблизости кто-нибудь из знакомых?
— Няня, — прошептала Вера, не переставая всхлипывать.
— Отправляйся к ней.
Девушка кивнула и исчезла в саду. В доме раздавались топот и стрельба.
Сабсан поднялся назад по узкой лестнице и вышел в коридор. На него наставили винтовки. Кто-то из чекистов ударил по голове сзади. Сабсан упал и отключился.
Сколько пробыл без памяти, он не знал. Когда очнулся, понял, что его куда-то волокут. Чуть приоткрывглаза, стараясь не показать, что пришел в сознание, огляделся. Его волокли по длинному серому коридору. У двери движение приостановилось. Сабсана поставили на ноги. Перед тем как войти, постучали.
Пленник успел прочитать надпись на табличке «Начальник петроградского ВЧК Бокий Глеб Иванович». Затем дверь открылась, Сабсана впихнули в большой, освещенный электричеством кабинет и посадили на стул.
— Свободны, — услышал задержанный приятный интеллигентный баритон и открыл глаза.
За огромным письменным столом стоял поджарый мужчина и пристально его разглядывал.
— Вот ты какой. Взвод раскидал… — как бы сам себе сообщил хозяин кабинета и подошел к задержанному:
— Сколько тебе лет?
— Шестой десяток через неделю хотел завершить, — ответил Сабсан и увидел, как в карих глазах начальника сперва замелькали веселые искорки, а потом он залился таким заразительным и простодушным смехом, что и гур не смог сдержать улыбки.
В этот момент дверь в кабинет распахнулась, и глаза удивленного часового чуть не выскочили из орбит. Он никогда не видел грозного Глеба Бокия в таком странном состоянии. Начальник корчился от смеха, а заметив реакцию часового, чуть и вовсе не упал. Он с трудом махнул подчиненному, чтобы тот закрыл за собой дверь. Придя в себя, Глеб Иванович вернулся за свой рабочий стол, внезапно посерьезнев, достал из кармана платок, протер глаза и, продолжая разглядывать «гостя», спросил:
— Где тебя так научили драться?
— В детстве. Я рос в Китае, в городе Лан-Джоу-Фу. Приемный отец обучил меня защите.
— Защите, говоришь?! — снова рассмеялся Бокий, но, быстро справившись со смехом, продолжил:
— Ты раскидал взвод вооруженных чекистов. Они вовсе не ягнята. Почему ты напал на наших?
— Они насиловали ребенка, — ответил Сабсан.
— Не ребенка, а буржуйку, — бросил Глеб Иванович, и в его голосе появился металл.
— Ребенок есть ребенок. А у кого родиться, мы не выбираем, — тоже посуровев, возразил Сабсан. Он вспомнил то, что увидел в соседском доме, и кулаки его сжались сами собой.
— Буржуйка слишком сладко жила. А в этом мире за все полагается платить, — продолжил свою мысль Бокий.
— Вот они и поплатились, — заметил Сабсан.
— Ты слишком самоуверен. Не боишься меня? Или не знаешь, кто я? — Глеб Иванович встал и ждал ответа стоя.
— Ты начальник петроградского ВЧК. Я табличку на дверях видел.
— Значит, ты китаец? — переменив тему, спросил начальник.
— Нет, я гур. Если быть точным, гуром был мой отец. Мать у меня калмычка, — пояснил Сабсан.
— Тоже буржуй? — поинтересовался Бокий.
— Я путник. А в пути большая ноша обременяет.
— Я вижу, на Востоке ты обучился не только защите. Ты говоришь по-китайски? — В голосе Глеба Ивановича появился живой интерес.
— Я говорю на многих восточных наречиях, в том числе и на китайских, — сказал Сабсан, глядя в темные карие глаза чекиста.
— А по-тибетски?
— И по-тибетски тоже.
— Я могу предложить работу, — сообщил Бокий.
— Или расстрелять?
— Просто так мы никого не расстреливаем, — заверил чекист.
— А Филиппова? Зачем застрелили человека?
— Филиппов укрыл огромные ценности. Укрыл от голодных рабочих. На суды и следствия сейчас нет времени. Расправимся с врагами, тогда и вспомним о судах и, может быть, даже адвокатов заведем. А пока, если враг — то к стенке.
— Укрыл ценности? Это те, что твои молодцы в скатерть запихивали? — не выдержал Сабсан.
— Это пустяки. Пойдем, я тебе покажу, что утаил этот буржуй от голодного народа. — Бокий встал и пошел к двери.
Сабсан поднялся и двинулся за ним следом.
Часовой у порога вытянулся и козырнул. Бокий не обратил на него внимания.
Пройдя длинный коридор, они спустились по узкой темной лестнице. В подвале, возле железной двери двое часовых вытянулись перед Глебом Ивановичем и отдали честь.
— Открывайте, — бросил Бокий.
Часовые, пошуровав в замках, открыли тяжелые металлические створки. Бокий пропустил Сабсана и вошел за ним. В тусклом свете электрической лампочки гур увидел ряды длинных, обитых жестью столов. На каждом из них лежали груды золота в монетах и изделиях. На одном Сабсан заметил в куче бус, браслетов и других дорогих женских безделушек перстни с отрубленными пальцами, а рядом горку золотых коронок. Многие из них с выломанными зубами. Его затошнило.
Глеб Бокий направился к дальнему столу и, кивнув на ряды золотых слитков, сказал:
— Полюбуйся. Это бляшки твоего Филиппова.
— Здесь пахнет кровью. Можно мне уйти? — попросил Сабсан.
— Странно, ты боишься крови? — удивился Бокий.
Сабсан ничего не ответил, а медленно подошел к Глебу Ивановичу и, не спуская глаз с чекиста, спросил:
— Ты их видел?
— Кого? — не понял Бокий.
— Их. — Сабсан обвел рукой столы с драгоценностями.
— Я давно сам не выезжаю на операции…
— Тогда смотри. — Сабсан извлек из кармана маленькую веточку и плоской золотой зажигалкой поджег ее. Хранилище стало заполняться клубами красноватого дыма. Над столами с драгоценностями появились жертвы, ограбленные чекистами.
Мужчины в смокингах и лохмотьях, красивые молодые женщины и старухи, дети в белых платьицах и матросских костюмчиках. Они корчились от боли и надрывно кричали. На груды золота полетели отсеченные руки и головы. Жертвы падали на добычу чекистов, заливая ее кровью, а над ними возникали страшные ухмыляющиеся рожи палачей. Глеб Бокий стал белый, как стена. На его и так бледном лице туберкулезника не осталось кровинки, только карие глаза горели фанатическим огнем.