Турецкий с помощью Дениса ознакомился с этой частью полицейского протокола и мог лишь развести руками. Один к одному. Значит, этот рыжий и его напарник снова здесь, ушли из России. Ловко это у них: никаких тебе виз, загранпаспортов, таможенных сложностей… Предъявленные фотороботы вызвали у Марты новый могучий прилив слез. Подтвердили участие в убийстве и пальцевые отпечатки, оставленные преступниками в конторе Соколина, идентичные тем, что привез из Москвы Денис Грязнов. Впрочем, вопреки утверждению инспектора Шумана о том, что имел место грабеж с возможным случайным убийством, Турецкий был склонен предположить обратное: здесь состоялось элементарное заказное убийство, то есть ликвидация свидетеля с последующей имитацией грабежа. Герр Шуман сказал, что обдумает и это.
Больше здесь, собственно, делать было нечего. Снова Турецкого, получается, опередили на один шаг…
Но коль скоро это так, следовало немедленно, не теряя времени, выходить на Финкеля из Оффенбаха.
Саша стал напряженно вспоминать, не проходила ли где-нибудь в протоколах эта фамилия. Не должна была, поскольку ее лишь однажды назвал Кочерга, и Турецкий оставил ее в своей памяти, но не зафиксировал на бумаге. Это что же получается? Соколина ведь не называл Кочерга, и Турецкий по просьбе Виктора Антоновича тогда, на кухне, не стал сильно настаивать. Фамилия Михаила возникла в связи с документами на совместное владение игральным салоном, найденными в комнате Кочерги уже после его так называемого самоубийства. Значит, материалы следствия кем-то прочитываются? Да плюс прослушивание — автомобилей, возможно, и домашних телефонов…
Но Нёма, уже определенно мог утверждать Турецкий, нигде не фигурировал. А ведь он являлся едва ли не главным сейчас свидетелем. Или интуиция Александра Борисовича на этот раз дала серьезный сбой.
7
Слово «финк», сказал Денис, по-немецки означает «зяблик». Саша почему-то и ожидал, как говорил Кочерга, увидеть хитренького еврейчика — небольшого роста, быстрого в движениях и нос — клювиком. Все оказалось иначе. Наум Аронович, или, по-домашнему, Нёма, был лысым детиной почти двухметрового роста с сильными мускулистыми руками, поросшими рыжеватым волосом и покрытыми веснушками. Рукава его белого халата были закатаны по локти. На левом запястье — большие золотые часы, явно швейцарского происхождения. На безымянном пальце правой руки — толстый золотой перстень. И еще одна деталь — воротник белоснежной сорочки стягивал галстук-бабочка.
Турецкий, естественно, не собирался выяснять совершенно неважный для него вопрос: по чьим страховкам практикует сей находчивый дантист. Его интересовало совершенно конкретное дело, о чем Саша сразу и поставил господина Финкеля в известность. Тот, понимая, что возражать следователю по особо важным делам, прибывшему ради него из самой Москвы… а кстати, как там сейчас?.. Можно жить, понятно, понятно… Так нет, он же и не собирается ничего утаивать…
Наум Аронович пригласил «гостей» пройти в гостиную, а сам отлучился на минутку, чтобы привести себя в порядок.
Вошел он через несколько минут с несколькими толстыми книгами в руках и уже без халата. Предложил гостям выпить, те отказались, Нёма не стал настаивать, принял позу внимательно слушающего.
Турецкий коротко рассказал, в чем заключается нужда, сообщил о той хорошей характеристике, которую дал работе Финкеля покойный ныне Кочерга…
— Вам, Наум Аронович, такая фамилия известна?
Финкель на минутку сморщил свой великолепный, словно полированный, лоб большого мыслителя и кивнул. Но при этом, на всякий случай, раскрыл один из гроссбухов и повел пальцем по страницам.
— Да, конечно, помню. Вот он тут у меня. Так от чего, вы сказали, он приказал долго жить?
Турецкий поднял обе ладони кверху и покачал головой из стороны в сторону.
— А отчего могут умирать люди, так или иначе связанные с бизнесом?
— Понимаю, — сочувственно покивал Финкель.
Турецкий взял из рук Дениса целлофановый пакет с куском челюсти и протянул его дантисту. Тот принял сверточек, взглянул на него и, отложив в сторону, вышел из комнаты.
— На одну минуту, прошу прощения, господа.
Вернулся с тонкими резиновыми перчатками, которые тут же ловко натянул на руки. Только после этого вынул из пакета вещественное доказательство и начал его внимательно рассматривать. Он вертел челюсть, разглядывая ее со всех сторон, подошел к окну, чтоб было больше света, взял из стеклянной горки большую лупу и стал изучать ему одному ведомые детали. Наконец положил лупу на место, вещдок сунул обратно в пакет, снял перчатки и небрежно швырнул их в пустой цветочный вазон, заменявший, видимо, ему обычную урну.
— Это моя работа, — сказал наконец. — Но надо вспомнить, кому я ее делал, как я понимаю?..
— Вот именно, — буркнул Турецкий, имея в виду владельца этой челюсти.
Финкель драматично вскинул брови, пожал плечами и вздохнул:
— Давайте будем смотреть… Вы не можете сказать мне, хотя бы примерно, когда я мог этого клиента видеть?.. Понятно, — отреагировал на неопределенный жест Турецкого.
— Возможно… впрочем, я далеко не уверен, что фамилия вашего клиента — Рослов. Но это лишь мое личное предположение, не больше, — сказал Саша.
— О! А это уже что-то! Сейчас! — словно обрадовался Финкель и стал быстро листать свои книги. — Рослов… Значит, русский… Так, не эмигрант?
— Нет.
— Уже лучше… Есть, вот, — Наум Аронович толстым ногтем резко подчеркнул строчку записи. — Читаю: Рослов Владимир Захарович, а что мы ему делали? Так, коронки двух зубов нижней челюсти… Там еще был искусственный зуб московского производства. С ним пришлось повозиться, да… И было это, одну минуточку, в феврале сего года, а если быть точным, двенадцатого числа. Это было воскресенье, и я обычно в этот день не работаю, но… этот молодой человек сильно торопился. И я пошел навстречу.
— Молодой, вы сказали? — насторожился Турецкий.
— Ну как вам ответить… Это мы с вами, извините, можем только мечтать так сказать про себя. Или подумать… Впрочем, вот — ему тридцать четыре года… было…
— Ну что ж, — вздохнул Турецкий. — Благодарю вас, Наум Аронович, за помощь следствию. Но теперь нам надо все сказанное соответствующим образом отразить в протоколе допроса свидетеля и, как вы понимаете, заверить изложенное вашими подписями. Приступим, если вы не возражаете…
— Господин Финкель, — сказал, прощаясь, Ханс Юнге, до сей поры лишь молча наблюдавший и только слушавший диалог Турецкого с дантистом, — я хотел бы вас предупредить, что наша беседа не должна выйти за пределы вашего дома. Это прежде всего в ваших собственных интересах. Если все же найдутся люди, которые захотят задать вам вопросы о причине нашего приезда, можете ответить, что полицию интересовали некоторые аспекты вашей практики, в частности, страховки ваших клиентов и тому подобное. Но разобравшись, мы ничего не нашли… — Юнге вдруг почти неприметно улыбнулся: — Я полагаю, и не могли найти, не правда ли, господин Финкель?