— Ладно… Сижу я, значит, когда же это было? Ага, во вторник. И жду. Времени до конца еще навалом. Вдруг он выбегает, не идет, нет, а прямо-таки бежит… Это при его-то крупной комплекции, так сказать. Да… Толстый-толстый, а в машину ну прямо сиганул, даже удивил меня. И с ходу говорит: давай, Витек, жми на Ленинградский проспект, к аэровокзалу. Мне, говорит, надо срочно с одним хорошим человеком встретиться. Гляжу я, ну прямо волнуется Егорыч, что не похоже на него, поскольку всегда степенный и это… медлительный такой. А тут так разволновался, что стало мне непонятно. Но мое-то дело какое? Я ж говорю: мое дело — баранку крутить и лишних вопросов не задавать, товарищ Турецкий…
— Называйте меня просто Александр Борисович.
— Ага, во-во, это хорошо, Сан Борисыч. Значит, рванули мы, а я про себя думаю, что вроде как не совсем с руки дело-то выходит. Поскольку лично Егорыч авто не водит, руля, как я понимаю, боится это… панически, можно сказать…
— Точно, Нины Васильевны интонация, — вспомнил Турецкий. А как же иначе? Муж да жена — одна сатана.
— Вы про чего? — встрепенулся Кочерга и непонимающе уставился на него.
— Супругу вашу вспомнил, — подмигнул Саша, считая, что для установления более тесного контакта со свидетелем, большей, так сказать, доверительности, подобный шаг не помешает. — Словечки из ее лексикона. — Но, не увидев понимания, добавил: — Она, насколько я уловил, любит вставлять в свою речь это «можно сказать».
— А-а… — слабо улыбнулся Кочерга и, грустно поджав губы, покивал. — Верно, любит она…
И он ее еще не разлюбил, понял Турецкий. Дурная какая-то жизнь. Чего, спрашивается, людям не хватает? Чего они собачатся? Ведь наверняка по пустякам, не стоящим внимания. Расходятся, кивают вот так, грустно, карты им, видишь ли, мешают жить нормально! Ну а сколько можно проиграть в карты? Что это за страсть такая? Нет, этого он никак не мог понять.
— Да, так о чем я? — будто спохватился Кочерга. — Ага, значит, соображаю себе, что такой, извините, вояж мне, можно сказать, не с руки. А почему? Ну сам-то Егорыч за руль не сядет. Выходит, надо мне его после этой деловой встречи все равно домой доставлять. А это, считай, другой конец города. Да по такой погоде, да еще, не забывайте, — конец рабочего дня, значит, все машины на трассе. Пробки и прочие гадости. А потом еще и наш «мерседес» в гараж ставить, а он тоже у черта на куличках. И только потом катить домой на Бронную за своей «девяткой». А ведь я хотел прямо вечером, можно сказать, и рвануть за кордон. Обожаю ночью ездить…
— Извините, — перебил Турецкий. — Не совсем понятно, каким образом вы собирались пересечь границу?
— А прямо на собственной «девятке». Мне до Франкфурта-на-Майне всего и делов-то — тридцать часов ходу. Я быстро докандехиваю, дороги ж там, знаете, не наши. И виза у меня, я говорил, открытая. Нет вопросов. А там у меня есть знакомые, особенно из этих, из еврейчиков, бывших наших. Многие там обосновались. Они, кстати говоря, тоже не дураки — кто в рулетку, кто в «блэк-джек», а кто больше однорукого бандита обожает. И всякого «хруста» у них навалом. Я, Сан Борисыч, тоже не жалуюсь, у меня небольшой гешефтик, как они говорят, тоже имеется. Но это я потом расскажу, если вам интересно будет. Поэтому я езжу туда не только поиграть, но и для пользы дела, можно сказать. А она все не понимала…
Она, понял Турецкий, это Нина Васильевна, у которой при слове «карты» глаза загорались, будто у дикой кошки, и шерсть, наверно, дыбом…
— Да, так про что я? Ага, вот, значит, поди заметил Егорыч некоторое мое смятение по этому поводу, а он на всякие такие психологии был мужик чуткий… Вот он мне и говорит: ты, значит, Витек, меня сейчас к аэровокзалу доставишь и можешь катить на все четыре… Я не понял: как же, говорю, могу оставить вас? Вы ж за рулем не того, а сменщик мой, Петренко — ну который, когда меня нет, возит Егорыча за наличные, так сказать, — только завтра заступит. Непорядок, говорю. Кто ж вас, стало быть, домой-то доставит?
— Вы говорите Петренко? Это какой же?
— А-а, так это ж дружок мой, с Кубани. Мы с ним оба со станицы Старо-Минской. И в боксе вместе были. Я его потом привел к Егорычу, познакомил, вот, говорю, может быть всегда моим сменщиком, ежели чего. Он понравился Егорычу, но деньги ему платили не по ведомости, а как бы частным образом. Говорю я, значит, Егорычу и вижу, что ему моя забота нравится. Ладно, отвечает, ты за меня, мол, не боись, доставишь, и отваливай себе, и никому не сообщай. А у меня сейчас будет классный водитель, можно сказать, профессионал, бывший гонщик.
— Так и сказал? Профессиональный гонщик?
— Ну да, вроде того…
— А почему не надо было никому сообщать?
— Так я ж сказал, классный мужик Егорыч-то… был. Ну… не хотел, чтоб я за свой счет брал, в зарплате терял, а так он меня вроде по делу какому отправил. И раньше бывало… Ладно, говорит, дуй, да побыстрее, а то опаздываем уже. И подъехали мы с ним почти к самому аэровокзалу…
— Вы можете показать вот здесь, на карте, в каком месте остановились? — Турецкий развернул перед Кочергой довольно подробную туристскую карту-схему Москвы.
— Конечно, могу, — обрадовался он, будто от этой его помощи следствию легче искать убийц. — Только лучше я вам на бумаге нарисую. — Он взял карандаш и быстренько начертил на листе бумаги свою собственную схему. — Вот вам Ленинградский проспект, сюда, значит, к Белорусскому вокзалу, а сюда — к Шереметьеву…
— При чем здесь Шереметьево? — не сразу сообразил Саша.
— Ну а как же! Ведь Егорыч, как сел в машину, сразу и сказал, что человек, которого он должен встретить, прилетел в Шереметьево. Самолет минут двадцать, можно сказать, назад приземлился.
— А сколько тогда времени было, вы не помните?
— Да как же не помнить! Точнее у меня и не бывает: семнадцать часов восемь минут. Я ж говорил, что Егорыч обычно раньше восемнадцати с минутами контору не покидает. Он деловой мужик. Ну а я, ожидая его, все на часы поглядывал, свое собственное время прикидывал. У меня ж свои планы были, я говорил, Сан Борисыч…
— А откуда тот человек прилетел? Не обмолвился Алмазов? Не помните?
— Погодите… Надо подумать… Не, не говорил! А нет, вру, сказал ведь. Из Германии!
— Значит, все-таки сказал?
— Да нет, — поморщился Кочерга, — не этими словами, это я сам сейчас…
— Вот я бы и хотел от вас услышать, как конкретно он вам это сказал.
— Ага, я понимаю… Сейчас вспомню точно… А! Вот как: я тебя, говорит, Витек, сейчас обменяю на другого водителя. Как Пауэрса на этого… На Абеля, да? Ты — туда… Егорыч знал ведь, что я в Германию намылился. А он — сюда. Ну, Сан Борисыч, знаете же, как шпионов меняют! И стало быть, он должен был прилететь из Германии…
Вот получается, какую логическую цепь выстроил Кочерга. Значит, самолет, судя по всему, прибыл из Германии где-то в районе шестнадцати сорока пяти. И прилетел профессиональный гонщик. Он же шпион-разведчик. Он же курьер… Все эти «записи» Турецкий делал у себя в памяти, отмечая отправные точки для дальнейших действий.