— Дальше продолжать? — прервал его размышления Кочерга. Саша кивнул, и тот стал рисовать. — Вот здесь арка в доме, вот тут — рыбный магазин. Я, значит, остановился, зажигание выключил и хотел закурить, а он — мне: Витек, ты мне больше не нужен. Свободен. У меня оч-чень конфиденциальная встреча, понимаешь? Ну я и кивнул.
— Он только об одном человеке говорил?
— Так вот в чем штука-то! Сказал-то он вроде бы как об одном. Я на это отвечаю: счастливо, значит, вам оставаться, Сергей Егорыч. А он мне тоже: и тебе, Витек, счастливо. Смотри только, играй, да не отыгрывайся. Это шутка у него была такая для меня: не за то, мол, батька драл, что сын в карты играл, а за то, что отыгрывался. Ну я после этих его слов выбрался из машины, ключи, само собой, оставил и двинул в сторону метро. Вот сюда, — Кочерга показал карандашом на своем плане. — Перебегаю через улицу, чтоб на троллейбус сесть, не пешком же, сами понимаете, почти четыре остановки, и вдруг соображаю, что выскочил-то я из «мерседеса», можно сказать, налегке. Как тот, знаете, что из анекдота: ушел, говорит, от любовницы налегке, в одном презервативе, гы!.. Куртка-то моя в багажнике осталась. Ну документы там всякие, гроши — это у меня всегда при себе, вот здесь, — Кочерга хлопнул себя ладонью по нагрудному карману рубашки. — И в куртке той у меня ничего не было, одна зажигалка. Но холодно, в одной же рубашке выскочил. Я тут же обратно к «мерседесу», а отбежал-то прилично, метров за сто. И тут вижу, что двое вроде меня тоже через шоссе дуют к «мерседесу». Вот если б тогда знать… А я, как дурак какой, вовсе и не смотрел на них, только сегодня все вспомнил: какие они, во что одеты и все такое прочее. Ну они много впереди меня были, в машину как ракеты влетели, и только вижу, мой «мерседес» — не мой, конечно, а Егорыча, — рванул, и общий мне привет. И еще понял я, что за руль действительно профессионал сел: с места сразу километров под сотню взял. Словом, стою я, можно сказать, как дурак и чувствую — прямо-таки замерзаю. Вот тут я свободную тачку подловил и говорю шефу, давай домой, а то дуба дам. Ну, посмеялись, конечно, и поехали.
— Виктор Антонович, пожалуйста, постарайтесь припомнить, как все-таки они выглядели? Это очень важно.
— Я понимаю… Один, значит, который повыше, вроде бы держал в руке портфель. Или чемоданчик такой, ну, кейс называется. А который пониже, он, наверно, будет с вас ростом, тоже, конечно, не маленький, тот за руль сел. А высокий — на заднее сиденье. Правда, я все это дело неаккуратно видел, издалека. А вот во что одеты были?.. Хоть убейте, Сан Борисыч…
— Что, прямо-таки ни одной характерной детали не запомнили?
— Как мне представляется, тот, что на заднее сиденье сел, был в плаще — длинном таком, какие сейчас в моде. Потому что когда они неслись через шоссе, плащ этот не застегнут был и болтался во все стороны, как белье, когда на веревке сушится.
— А какого он был цвета?
— Вот прямо совсем не помню, Сан Борисыч. — Кочерга поводил ладонью перед глазами. — Не могу даже сказать: темный он был или светлый. Но скорее темный… А вот второй… Он не то в спортивном костюме, не то в джинсе. Но фирма, это точно. И без шапок были оба. И волосы… Кажись, темные оба. Но не черные. И не старые, скорее совсем молодые. И ловкие. Это я потому, как все у них быстренько получилось.
«Двое молодых, темноволосых. Высокий — в длинном плаще. Другой — в джинсовом, возможно, спортивном костюме — сел за руль…»
— Да, и еще, Сан Борисыч. Только, может, мне это показалось…
«Нате вам, еще один свидетель с богатым воображением, Татьяна Павловна Грибова номер два…»
— Я так думаю, что они приехали из Шереметьева на тачке, которую я потом подловил. Такси не такси, да теперь и не разберешь, все калымят по возможности. В общем, там, у бровки, стоял один, с которым мы потом и посмеялись насчет холода. Он как раз напротив моего «мерседеса» стоял. Чего-то он мне, не помню, сказал. Вроде что из аэропорта приехал, но я все же не сильно уверен.
— Описать машину и водителя вы можете?
— Машина-то — «Волга», сероватая, а таксер — он такой брюнетистый и с усиками. И глазки у него так и зыркают во все стороны. Куртка черная, кожаная. На правой руке печатка, кольцо такое с буквой. А вот какая буква, не могу сказать, Сан Борисыч, я же специально не разглядывал. А может, то и не буква, а знак какой-нибудь… Во, еще вспомнил! Он говорил с акцентом, будто хохол. Своих-то, кубанцев-донцов-казачков, я сразу признаю.
В магнитофоне раздался щелчок: кончилась первая сторона пленки. Турецкий вытащил кассету, на которой ровно сорок пять минут назад еще был записан концерт Майкла Джексона, и перевернул другой стороной. Если об этом узнает Денис, то… Нет, лучше ему не знать. Эти меломаны — странные люди, а попса, как они называют подобную музыкальную хреновину, для них дороже собственных родителей. Впрочем, подумал Турецкий, возможно, это в нем уже старческий маразм пробуждается, пробует силы.
Они с Кочергой устроились на кухне, чтоб не мешать красиво жить славному семейству Грязновых, которые, судя по всему, в настоящий момент принимали гостей. Во всяком случае, из дальней комнаты доносился женский голос.
Денис пару раз тактично и молча заглянул на кухню, достал из холодильника бутылку какого-то заморского вина, поставил на плиту чайник и развязал коробку с тортом. Вот уж и вовсе новости! В этом же доме никто отродясь не любил сладкого! Господи, что может сделать с людьми женщина!..
Занимаясь сейчас Кочергой, Турецкий ни на минуту не забывал, что Костя ни за что не упустит возможности побрюзжать по поводу, мягко выражаясь, неавторизованных действий своего подчиненного. Ну уж на этот раз извините, Константин Дмитриевич! Все по форме, и никакой самодеятельности: свидетель Кочерга Виктор Антонович уже предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний, у него же и спрошено разрешение на магнитофонную запись беседы. А уж потом, позже, каждое слово допроса свидетеля будет внесено в протокол, благо всевозможных бланков у Турецкого было навалом. Вот только чистой кассеты в доме не нашлось, и в этой связи Саша понимал, что не далее как завтра он будет иметь печальный вид, выслушивая от Дениса упреки: стерли, мол, любимую запись. Правда, на этакий демарш Денису еще надо решиться.
— Теперь, Виктор Антонович, такой вопрос: вы что-нибудь когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Боуза? Его зовут Эмилио Фернандес.
— Теннисист, что ли, Сан Борисыч? Ой, да чего ж это я несу! Тот же Эмилио Санчес, ага. А этот ваш Фернандес, да? — не, не припомню, чтоб от кого слышал. Незнакомый он мне.
Вот как получается: была, значит, у банкира Алмазова такая тайна, о которой даже его личный телохранитель и шофер не догадывался.
— Ну хорошо, оставим это. Расскажите теперь о своей поездке в Висбаден. Почему вы выбрали именно этот город, который, по-моему, действительно находится где-то у черта на куличках? А разве в Москве больше в карты не играют?
— Да вы что, Сан Борисыч! — с глубоким укором развел руки в стороны Кочерга, будто в вопросе прозвучало абсолютное непонимание совершенно элементарных вещей. — Да разве ж можно сравнивать?! Там же культура! Понимаете? А с нашими, извините, отечественными каталами разве можно вообще связываться? Еще раз извините, но тут и говна нахлебаешься — во! — он чиркнул ладонью над своей макушкой. — А потом эти падлы еще и башку тебе оторвут. Чтоб не вякал. Не-ет!.. Там культура! Представляете, обстановка? Мужики в ливреях — это обслуга. Дринки всякие, кофеюшники, тишина, дамочки забавные, престарелые. Я с крупье выражаюсь исключительно по-английски: ну там «дабл-даун», мол, или — «сплит, плиз». А? Да для меня там рай земной! Жена моя Нина Васильевна никак не хотела понять. Можно сказать, терпеть не могла мои вояжи. Только если по чести, Сан Борисыч, то я ей и не говорил про свои поездки туда, в Германию. Потому что, как я понимаю, если б она про это дело узнала, то тогда мне и ее пришлось бы брать с собой. А какой же, извиняюсь, тогда кайф? Я, получается, за столом, а она — в вестибюле? Она ж карты на дух не подпускала. Поэтому и ушла от меня. А я посмотрел, поездил, пожил холостяком и понял, что мне и без нее тоже плохо. Я ведь знаю, как она ко мне всегда относилась, прежде-то… Так все враз не разрубишь. Ей без меня тоже, полагаю, несладко, Сан Борисыч. Вы ж видели ее, как?