— Как — передать? — испугалась Аня. — Вы что, меня здесь оставите? Я же не могу здесь оставаться, Лешенька!..

— Останешься, — твердо произнес Леша, — и передашь все, что я тебе сказал. Потом придешь, расскажешь.

— Но как же я могу? — недоумевала Аня. — Ведь это я сама ее подставила…

— Сможешь, — сказал Леша.

Они уже ушли, а Аня все сидела у кухонного стола и рассматривала большой кухонный нож. Она взяла его в руки, жалобно заплакала и даже приготовилась резать себе вены, как вдруг услыхала стон из комнаты. Она вскочила и бросилась туда.

Нина лежала на животе, и рука ее безвольно свисала на пол. Аня осторожно подошла, накрыла ее одеялом, и Нина открыла глаза.

— Кто? — спросила она.

— Это я, Нинуля, — жалобно пропищала Аня. — Как ты? Нина чуть повернула голову, посмотрела на нее и криво усмехнулась.

— Я — прекрасно, — произнесла она, едва шевеля губами. — А ты?

Аня заплакала и села на пол рядом.

— Прости меня, Нинуля, родная… Это же все из-за меня!..

— Да я уже поняла, — проговорила Нина.

— Он запугал меня, — всхлипывала Аня. — Даже задушить хотел… Каждый день приходил и запугивал!.. Обещал с квартиры съехать…

— Раз обещал, значит, съедет, — сказала Нина.

— Я ничего не могла сделать… — хныкала Аня.

— Ладно, проехали, — сказала Нина, поднимаясь на локте.

— Ты меня прощаешь? — спросила с надеждой Аня.

— Мне сейчас не до тебя, — сказала Нина.

— Тебе помочь? — спросила Аня.

— Да, помоги, — кивнула Нина, намереваясь подняться. — В ванную меня отведи, отмыться… Телефон ведь действительно звонил, не так ли?

— Да, это Феликс, — подтвердила Аня. — Он еще позвонит.

— Это хорошо, — кивнула Нина. — Он мне нужен.

Аня довела ее до ванны и даже помогла сесть и включить воду.

— Хочешь, я тебя помою? — предложила она почти просительно.

— Так мы не услышим звонок, — сказала Нина. — Если он позвонит, когда я буду в ванной, то принеси телефон сюда, поняла?

— Да, конечно, — сказала Аня.

— И больше никому двери не открывай, — добавила Нина. — Хватит с нас на сегодня гостей.

Аня охотно улыбнулась в ответ на эту шутку и жалобно всхлипнула. Ей опять хотелось плакать.

Она прошла в комнату, стала у окна и принялась размышлять, что будет, если она выпадет из окна Нининой квартиры. Нина жила на третьем этаже, и никакой вероятности в скором смертельном исходе не было. Люди падали и из более высоких окон и оставались в живых. Но сам процесс падения казался Ане чрезвычайно привлекательным. От этого переживания ее отвлек телефонный звонок, и она схватила трубку.

— Але!.. — сказала она. — Феликс?

— Для кого Феликс, — услышала она в ответ, — а для кого и Феликс Захарович. Где там Нина?

— Знаете, она опять в ванной, — сказала Аня. — Но она просила, если что, нести телефон прямо туда.

— Хорошо хоть — не в туалет, — проговорил Феликс. Аня вошла в ванную с телефоном и шепнула:

— Это он.

— Спасибо, — сказала Нина, лежавшая в ванне без всякого движения.

Она взяла трубку, указала, куда поставить аппарат, и произнесла: — Я.

— Что-то ты долго моешься, подружка, — заметил насмешливо Феликс.

— Я испачкалась уже после того, как помылась, — ответила Нина.

— Что-нибудь случилось? — насторожился Феликс.

— Ничего, — сказала Нина. — Это личное. Какие новости?

— Все новости нынче у тебя, — сказал Феликс. — У меня что, так, мелочь всякая. Он через неделю в Швецию намыливается, с делегацией. Надо бы провернуть наше дело до его отъезда.

— У меня все готово, — ответила Нина.

— В самом деле? — искренне удивился Феликс. Нина промолчала.

— Ну молодец, — сказал Феликс — Какая нужна помощь?

— Никакой, — отвечала Нина жестко.

— И когда?

— Ровно через неделю, — сказала Нина. — В следующую субботу.

Феликс на другом конце провода глубоко и шумно вздохнул.

— Приемлемо, — сказал он.

7

Слушания проходили в одном из небольших залов «Белого дома», и, входя туда, я не мог не вспомнить эпопею августовского путча. Самому мне находиться здесь не пришлось, мы «отсиживались» под арестом, приговоренные уже по самому крупному счету, но «Белый дом» Российского Верховного Совета и для нас был символом освобождения. Я не мог не испытывать благоговения перед этой архитектурной громадиной.

Меркулов расположился в компании с рядом официальных лиц из прокуратуры, Министерства внутренних дел и службы контрразведки, я же разместился среди гостей и ротозеев. Я представить себе не мог, сколько в здании Верховного Совета было этих самых ротозеев — просителей, ходатаев, родственников и знакомых. Все они слушали выступления не слишком внимательно, постоянно ведя между собою какие-то разговоры, обмениваясь бумагами, хихикая и сплетничая. Выступления того стоили, ибо были исполнены формальной презентабельности, без какого-либо намека на реальное решение реальных проблем. Это действительно был социальный театр, и задача его состояла в том, чтобы убедить граждан страны в значительности проводимой здесь работы. Реплики и вопросы депутатов были порой резки и интересны, они вызывали реакцию среди гостей, вплоть до смеха и аплодисментов, но я не видел большого смысла в публичном избиении официальных лиц. Ведь они играли в ту же игру, что и депутаты. В этом ряду Костя Меркулов запомнился, пожалуй, только краткостью своего выступления.

Когда на него тоже накинулись депутаты, он отвечал им с таким достоинством, что даже среди гостей, которые изначально были настроены против представителей правительства, к нему возникла очевидная симпатия. Я был горд за своего начальника и простил ему заигрывание с молодежью.

Депутатский буфет вопреки доходившим до меня слухам не потрясал изобилием, но мы перекусили вполне удовлетворительно. Искомый эксперт уже ждал нас в кабинете, куда надо было подниматься на лифте и идти по коридору под бдительным присмотром охранника с автоматом. Кабинет эксперта был небольшой, но уютный, а сам хозяин оказался сухоньким старичком с остатками седых волос на голове и орденскими планками на груди. Меркулов нас представил. Старичок оказался Леонардом Терентьевичем Собко. Рука у него была маленькая и горячая, и при пожатии он пытливо заглядывал в глаза, сразу вычисляя новых знакомых. Чем-то он мне сразу напомнил компьютер Лары и Сережи.

— Вот работаю, — похвастался он, обводя рукой свой кабинет. — Я ведь был уже лет пять на пенсии, когда меня позвали.