И она отдавалась своей судьбе. Уже первый невинный поцелуй при встрече заставил ее почувствовать прилив внутреннего восторга. Потом был вечерний ресторан в горах, долгие и страстные объятия в машине, и, наконец, он поднялся к ней в номер. Ее возмущало его самоуверенное поведение, ей казалось, что он слишком рано посчитал себя победителем, она даже искала причину, чтобы прогнать его вон, но так и не нашла. И когда Жерар начал медленно расстегивать «молнию» на ее платье, она уже ничего не соображала. Как он томительно тянул со всеми этими приготовлениями, как долго и нежно целовал ее, как гладил и ласкал!.. В момент близости она испытала бурю чувств, она едва не рыдала от счастья и боготворила своего мужчину, а он весело над нею посмеивался и снова и снова повергал ее в огонь любовного восторга. Она никогда в жизни не была так переполнена счастьем.
Уже на другой день их отношения изменились, она уже не уходила от его внимания, даже тянулась к нему, зато он уже почувствовал себя хозяином и даже несколько раз, посмеиваясь, осаживал ее. Вторая ночь тоже была преисполнена переживаний, но в них уже не было новизны, и если и была в этом какая-то радость, то чисто физиологического свойства. Но память о той, первой ночи не угасала в ней, и ее страстно тянуло к этому человеку, открывшему в ней женщину. Это было чувство, ей неподвластное, и когда на третий день в лесу он поставил ее перед собою на колени, прямо на снег, и преподал ей урок французской любви, она исполнила все со сладким ужасом унижения. Но это уже был предел, за которым начиналось отрезвление. В тот же вечер он стал жаловаться на финансовые трудности, которые мешают ему отдавать ей все свое время, и она, давая ему деньги, уже чувствовала, как кончается его магическая власть над нею.
Вечером он пришел к ней с каким-то журналом, где демонстрировались позы любви. В конце концов, он отрабатывал свои деньги, и Нина подумала, что у нее нет никаких шансов объяснить ему свое неприятие. Она просто сослалась на женское недомогание и всю ночь проплакала от досады. Никто не хотел ее обмануть, она обманулась сама, и теперь злилась сама на себя. В чемодане лежал ее заветный альбом с фотографиями, но она не решилась открыть его. Ей показалось даже, что она не скоро на это решится. Наутро она собрала вещи, расплатилась с хозяевами и уехала из городка, так и не попрощавшись с Жераром.
Следующим этапом своего внедрения в новую биографию она избрала Париж. Она сразу была сильно разочарована тем обстоятельством, что Париж не состоял из одних Елисейских полей, площади Этуаль и Триумфальной арки. Большая часть этого огромного города показалась ей довольно-таки бестолковой. Но она исправно посетила все упомянутые в проспектах достопримечательности города, заглянула даже в российское посольство, чтобы напомнить о своем существовании и предупредить о возможном скором возвращении. Оказалось, в бумагах посольства было упоминание о гражданке Шимовой, российской подданной, временно проживающей во Франции, и некий молодой сотрудник даже изъявил желание провести ее по тем местам в Париже, где она не успела еще побывать. Нина предусмотрительно отказалось от его услуг, почувствовав в сердце боль от недавно пережитого.
В баре гостиницы она подружилась с парой американских студенток, которые приехали в Париж на каникулы и говорили на французском приблизительно так же, как и она. Именно они затянули ее ради смеха в стрипбар для лесбиянок, где девушки на сцене медленно и томно совершали танец осязательной любви. Американки краснели и бледнели, а Нина невольно вспоминала Аню Назарову с ее патологическими влечениями, и жалела, что ее в этот момент не было рядом. Она все еще не понимала этой патологии, но уже чувствовала глухую тоску по любви, не обремененной унижением. Встреча с миловидным и обаятельным Жераром Фонтанелем все же изрядно ее травмировала.
В одну из воскресных поездок за город, куда они выезжали втроем, к ним прицепились юнцы на мотоциклах. Почему-то они были убеждены, что американки дочери Нины, но предлагали свои услуги всей семье сразу. Нина показала им свой газовый пистолет, и юнцы немедленно отстали.
Американки были восхищены ее «подвигом» и принялись расхваливать ее на все лады. Ночью одна из них пришла к Нине со слезами, упрекая ее в том, что она отбивает у нее подружку. Набравшись ярких впечатлений в баре лесбиянок, теперь эти девочки уже понимали ее одиночество по-своему, и ей не хотелось их разубеждать. Она даже попыталась приласкать симпатичную заплаканную американочку, и та сразу принялась с нею неумело целоваться, что отнюдь не вызвало в Нине ответного порыва. Конечно, американки приехали познать Европу, но зачем приехала сюда она?
Она продала по дешевке свой «фиат», купила комфортный и вместительный «джип» и собралась возвращаться в Россию. Американки увязались с нею до Берлина, и в дороге они немало повеселились, пытаясь объясняться с немцами на англо-французском языке. Последняя остановка была в Берлине, где Нина предполагала провести три дня. С американками она распрощалась, устроив шикарный вечер в ресторане, и они плакали, целуясь с нею в последний раз. Потом она принесла огромную охапку цветов к памятнику советским воинам в Трептов-парке, чем вызвала недоумение окружающих. Наконец, уже совсем собравшись в путь, она решила позвонить седому человеку в Барселоне. Звонила она из гостиницы, где уже стояли готовые в дорогу чемоданы, и, когда телефон долго не отвечал, уже собралась повесить трубку, как вдруг на том конце отозвались. Кто-то произнес несколько слов на испанском, и она сказала:
— Алексея Петровича можно?
— Это я, — сухо отозвался человек в Барселоне. — С кем я говорю?
— Это Нина Шимова, — сказала Нина. — Вы меня помните?
Некоторое время он молчал, возможно, вспоминал.
— Где вы находитесь? — спросил он.
— В Берлине, — сообщила Нина. — Я собираюсь возвращаться домой и хочу с вами попрощаться.
— Погодите прощаться, — сказал он. — Я завтра же буду у вас. У меня есть для вас важное сообщение.
— Как? — растерялась Нина. — А я уже расплатилась…
— Прекрасно, — сказал он. — Переезжайте в другой отель и перезвоните мне через полчаса. Завтра в это же время вы поедете домой, будьте уверены.
Нина сделала все, как он сказал: переехала в другой отель, позвонила ему снова и пообещала никуда не выходить из номера, пока он не появится утром.
Но он появился раньше. Она еще не легла, сидела в кресле в халате и смотрела по телевизору французскую программу, радуясь тому, что понимает хоть одно слово из пяти. В дверь постучали, и она крикнула на английском, чтоб входили, забыв, что уже закрыла на ночь дверь. Вспомнив, она поднялась и пошла открывать. Перед ней стоял улыбающийся седой «верблюд».
— Вот и я, — объявил он весело. — Можно к вам?
— Заходите, — буркнула Нина. — Я вас ждала завтра утром.
Перед тем как войти, он глянул по сторонам, и это Нину сразу насторожило. Да и веселость его была какая-то противоестественная.
— Что-нибудь случилось? — спросила Нина.
— Кое-что, кое-что, — сказал он, проходя в комнату и устраиваясь в кресле, в котором только что сидела она. — Ага, — отметил он, глянув на телевизор, — значит, язык вы уже начали понимать, не так ли?