Ручка хрустнула в его пальцах, и он отшвырнул ее в сторону. Припечатал ладонью свое заявление, развернул его на столе на сто восемьдесят градусов и быстро вышел из приемной.

У парадного подъезда, где стояла любимая «Вольво» Сучкова, он наклонился к водителю и сказал:

— Найди Сорокина и пошли к самому. Все. Привет. Меня здесь больше нет!

И крупными, размашистыми шагами, не замечая, что задевает прохожих, которые стали шарахаться от него в стороны, пошел к Каменному мосту и дальше по Димитрова на Ленинский, к себе на Шаболовку, в ту квартиру, о которой знали лишь те, кому нужно было это знать.

Дома он был уже через полчаса. Захлопнул дверь, достал с холодильника бутылку водки, одним движением ладони сорвал с нее винтовую пробку и налил себе полный стакан.

Поднял его, зачем-то посмотрел на свет и в два глотка осушил, как в добрые старые времена. Огнем опалило грудь, потом жар опустился в желудок. Василий ушел в комнату и завалился спиной на диван. Зажмурил глаза, чувствуя странное облегчение во всем теле.

— Вот и все, — сказал вслух. Хотел он этого? Видит Бог, еще не хотел. Ну а все же? Коварная мысль продолжала точить мозг, и Василий вдруг понял, что это Судьба. Это не он, это она им так распорядилась. А он — лишь ее оружие. Тогда он вынул из кармана визитку Ванюшкину, посмотрел и положил рядом с диваном на пол. А сам повернулся на бок и приказал себе: «Спать!»

2

Вопрос с переездом со Старой площади на время отпал. То ли лидеры новоявленных партий не смогли договориться с государственными службами, то ли обнаружили для себя более удобное помещение, но, когда Турецкий вернулся из Иркутска, все оставалось на своих местах и можно было работать спокойно.

Костя зверел от газетных публикаций. Даже сам генеральный, вопреки логике и установленному порядку, выступил со статьей, в которой, опережая следствие, давал свое толкование этого весьма теперь запутанного дела. Зачем было торопиться, какая конъюнктура дергает человека за язык? Ведь по делу ГКЧП арестована большая группа людей. Особенно это показательно было на местах, где горячие головы среди активистов различных общественных движений и депутатов потребовали немедленно возбуждать дела, арестовывать и тому подобное. Но ведь нельзя проводить аналогий: у организаторов переворота и бездумных исполнителей директив в провинции все-таки разная мера ответственности. Меркулов хотел тщательного расследования, без излишней спешки и забегания вперед. Но общественное мнение уже давно обогнало всякую законность и требовало, вопило, издевалось, иронизировало и ерничало. Работать в таких условиях становилось просто невозможно. А тут еще, как цунами, захлестнула страну волна невиданных доселе разборок и заказных убийств.

Каждый день, открывая свежий номер газеты, сразу натыкаешься глазами на очередные сообщения: взорвана бомба, отчего крышу автомобиля отбросило на семьдесят метров, водителя разорвало на куски, а пассажира вышвырнуло взрывной волной и размазало о стену дома. Или вот — в гараже обнаружен труп генерального директора фирмы со связанными руками и черепно-мозговой травмой. Ужас, куда страна катится! Снайпер стрелял через окно больницы и убил отца прямо на глазах парализованного сына. В груди жертвы зияла огромная дыра, а в кустах возле дома удалось отыскать орудие убийства — винтовку «Винчестер» с оптическим прицелом... И так изо дня в день. И все это становится привычным, без чего даже и газетная полоса как-то пусто смотрится. Костя хандрил.

Отличный материал привез из Иркутска Саша. Но пока он распутывал одно, грянуло другое: еще один из компании мирзоевских гостей приказал долго жить. Дергунова расстреляли в упор в подъезде дома. И опять никаких явных следов убийцы, впрочем, консьержка утверждает, что их было двое. А сегодня — нате вам, новый подарок. Еще один генеральный взорван в собственном автомобиле. Почерки и методы расправы — разные, по выбор жертвы — совершенно определенный. Лихо кто-то действует.

Пока Турецкий мчится в гостиницу «Россия» выяснять некоторые любопытные детали по поводу покушения на Молчанова, как настойчиво утверждает этот свидетель гибели своего помощника, пока Залесский — вместо желанного Лондона — копается на Кунцевской улице, в доме, где жил Дергунов, а старый и опытный прокурор-криминалист Семен Семенович Моисеев занимается взрывом в Останкино, где мощный заряд вдребезги разнес «мерседес» Суханова вместе с хозяином, шофером и охранником, Меркулов, чтобы немного отвлечься от этого кошмара, начал внимательно читать показания Молчанова. Было в них такое, что, кажется, указывало на отправную точку всех этих последних дел.

Меркулов истребовал из Московской областной прокуратуры дело Никольского и ждал его с часу на час. Молчанов, во всяком случае, утверждал, что заказчиком убийств является именно он. Вот видишь, и гонца прислал с предупреждением. Все это отдавало какой-то непонятной фантазией, если бы описание внешности этого гонца не совпадало с обликом покойного Фиксатого. Но у него самого теперь не спросишь. И зачем нужно было тому же Никольскому так рисковать? Ну хорошо, одно убийство из мести — куда ни шло. Дрянное дело, но объяснить можно. Но целая серия? Надо быть ненормальным, чтобы таким вот образом готовить свою жертву к расплате. Нет, что-то тут не то.

От Старой площади до «России» два шага. Турецкий, с папкой под мышкой, дошел так быстро, что даже не вспотел. Стал выяснять, где найти Моргунову Валентину Петровну. Сказали, что она сегодня выходная, и, пока он не сунул им свое удостоверение, ни за что не хотели давать ее адрес и домашний телефон.

Позвонив, Саша убедился, что администраторша дома, но, к сожалению, приболела и выйти из дому не сможет, чертыхнулся и решил сам ехать на Комсомольский проспект. Она жила неподалеку от его дома, там, где магазин «Азербайджан». Заодно, решил Саша, и домой забегу, хоть раз вдвоем с Иркой пообедаем.

Дверь ему открыла полная, даже рыхловатая женщина — типичный образец гостиничных важных дам. Было ей, наверное, немного за сорок, если вспомнить мнение на ее счет Молчанова. Без всякого макияжа лицо ее казалось совсем простым и не очень привлекательным. Но вот волосы! Огромная копна золотистой соломы, довольно хитро уложенной на небольшой сравнительно голове, сверкала, как царская корона.

Она пригласила Турецкого в комнату, вероятно столовую, потому что здесь стояли стол под вишневой скатертью, стулья вокруг и сверкающая бронзой стенка, заставленная фарфором и хрусталем. Отодвинув стул, пригласила сесть. Сама же пошла к выключателю и зажгла свет, потому что в комнате, выходящей окнами на север, из-за прикрытых тяжелых портьер было сумрачно. Вспыхнул свет, и все сразу будто засияло, засветилось вокруг — лаком, золотом, зеркальным блеском, и сама хозяйка, облаченная в длинный до пят не то халат, не то пеньюар — не знал Турецкий, как этот предмет женской одежды называется, — тоже заблестела своей короной. Смягчились черты лица, и Турецкий подумал, вспомнив снова неожиданную игривую интонацию Молчанова, о том, что были времена, когда она с удовольствием являлась к нему — слово он сказал хорошее, — ну да, на «рандевулечки». Ишь ты, старый козел — а туда же! Что ж, время никого особо не красит. Наверное, и она была красивой женщиной и бегала на тайные свидания к приезжему миллионеру. И до сей поры думает о нем только хорошо. Но к делу.