— Мне только что позвонили, ты видел, — сказал Константин Дмитриевич. — Относительно судьбы акций рыбоконсервного. В Кандалакше часть их была оформлена на имя Голуба. Причем эти акции Голуб приобрел совершенно «честным путем» — на ваучеры. Он представил на аукцион несколько сотен ваучеров.
— Настоящих?
— Разумеется. Как ты можешь догадаться, он получил их в результате работы Чекового инвестиционного фонда «Заполярье». Это и были ваучеры жителей Кандалакши, в том числе и работников завода. При этом о том, на какое число назначен аукцион, Кошелев знал, а работники не знали.
— Тут нужно директора и главбуха притянуть.
— Можно было, — мрачно заметил Меркулов, — что теперь докажешь. Кошелева нет в живых. И данные Степана Прокофьева уничтожены.
— Значит, он что-то все-таки собрал…
— Да, он собирал номера ваучеров у всех, кто сдал их в «Заполярье». Ведь всегда найдутся такие, кто записывает номера полученных документов.
Турецкий вспомнил Елену Петровну, собственную мать, и кивнул:
— Только это мартышкин труд.
— Ну, не всегда. Прокофьеву удалось собрать несколько десятков таких номеров. Он думал обратиться в верхи, к нам, например, чтобы мы подняли документы, и выяснили, на какие ваучеры Голуб приобрел акции рыбоконсервного завода. Между прочим, он действовал очень грамотно, но…
— Но чем это кончилось… Так что же, Константин Дмитриевич, за этим тоже стоит Придорога?
— Видимо, да. Я вернусь к судьбе акций Голуба. Поскольку, как мы теперь знаем, такого человека не существует, он должен был как можно скорее переписать акции на свое настоящее имя. Или на кого-то другого. Между прочим, это не так легко выяснить, как ты знаешь. Делал он это через биржу ценных бумаг. Я уже дал задание отследить движение акций рыбоконсервного завода, и вот только сейчас, как раз когда ты ко мне ворвался, получил ответ.
— Ну и что же там? — затаив дыхание, спросил Турецкий.
— Часть акций, надо сказать небольшую, около десяти процентов, он перевел на имя Кошелева, то есть на себя. Остальные на Анастасию Тимофеевну Сухареву, прописанную в Зарайске и, как мы выяснили, постоянно проживающую в Австрии. Между прочим, мать Аркадия Петровича Придороги.
— Но не на самого Придорогу?
— Конечно. Он ведь функционер Госкомимущества, не забывай. Он сам не имеет права участвовать в приватизации предприятий, а должен лишь осуществлять надзор.
— Так, — Турецкий облокотился на стол. — Гарантирую, что на канале «3x3» он давно спелся с Асиновским. И Максим Сомов вокруг него крутился. — Он вспомнил слова Катюши о том, что Максим «напивался» с Придорогой, лебезил перед ним. По ее словам выходило, что их отношения зашли уж дальше некуда.
Что уж тут, кто как пробивается наверх в этой жизни, кто талантом, кто хитростью, а кто торгует собой… Впрочем, это продолжалось до той лишь поры, пока у Максима не появились основания для шантажа. Каким-то образом он завладел карточкой-заказом на слежку за Ветлугиной и кассетой с записью интервью, которые хранил Придорога. Они ведь проводили вместе немало времени, так что Максим мог найти их даже случайно. А сообразительности ему было не занимать. Пожалуй, ее было даже слишком много.
— Значит, Максим Сомов, догадавшись о том, что в действительности представляет собой Придорога, начал его шантажировать, так? — произнес Турецкий вслух.
— И поплатился, — кивнул Меркулов. — Исполнителем мог быть опять же Кошелев. А потом, чувствуя, что ему наступают на пятки, Придорога убрал и своего основного помощника.
— Все вроде сходится, Константин Дмитриевич, — сказал Турецкий. — Но вот одного я не могу понять — Придорога следил за Ветлугиной. Зачем? Неужели она мешала им с Асиновским провести приватизацию канала так, как они хотят? Ведь обвести ее вокруг пальца, как выясняется, ничего не стоило.
— Это действительно не совсем ясно. — Меркулов снял очки и провел рукой по глазам. — Что-то тут есть еще кроме приватизации.
— А история с этой Козочкой? С записью интервью? — напомнил Турецкий. — Никакого отношения к приватизации…
— Пока мы не видим этой связи, — задумчиво ответил Меркулов, — но это не значит, что ее нет.
— Александра Борисовича спрашивают, — прервала их разговор секретарша Меркулова Лидия Петровна. — Что-то по поводу Гринберга.
— Ах да, Гринберг! — вспомнил Турецкий. — Скажите ему, чтобы он шел ко мне в кабинет.
— Да нет, там что-то другое… Он в больнице…
— Что?! — Турецкий подскочил на месте и одним прыжком оказался у стола.
— Александр Борисович, вас беспокоят из Первой Градской. К нам только что поступил Михаил Семенович Гринберг, попавший в автомобильную аварию.
— Как? Как он? Жив? — кричал Турецкий.
— Ничего серьезного. Но он просил вам позвонить.
— Спасибо, — коротко поблагодарил Турецкий и, повесив трубку, стал срочно крутить телефонный диск. — МУР? Шура? Немедленно, сию минуту, забрать из Первой Градской Гринберга. Или поставить охрану. Лучше забрать куда угодно. Ты отвечаешь за его жизнь головой. Гринберг Михаил Семенович. Да.
— Ну вот, и до этого добрались. — Турецкий тяжело опустился на стул.
12.30
Олег Золотарев вышел из метро «Таганская», пересек площадь и повернул вправо, но посмотрел на номера домов, понял свою ошибку и развернулся в противоположную сторону. На Большой Пестовской было немноголюдно. Только домохозяйки, в основном пожилые бабушки, пробирались с авоськами на утреннюю охоту. Наступающая дневная жара быстро выжигала последние остатки прохлады.
От волнения сердце гулко бухало в груди, гоня кровь по жилам.
Это был старый район, с неширокими улицами, с дворами непредсказуемой конфигурации и довольно хаотичной застройкой. Кое-где, словно вставные зубы, вздымались над крышами розовые современные корпуса. Другие здания были каменные и кирпичные, с лепниной и подобием колонн. В третьих, если отскрести штукатурку, можно было обнаружить деревянный остов.
Лет этак десять назад, до начала эры частного предпринимательства, окрестные дома при всем своем стилистическом богатстве производили впечатление довольно серых, пыльных и унылых. Теперь там и сям пестрели яркие вывески, а у бордюра (действительно полуметрового) впритирку одна к другой стояли лоснящиеся иномарки, электронными голосами квакали охранные системы, встречая и провожая хозяев.
Золотарев прошел еще несколько кварталов, и сердце с новой силой бухнуло в ребра: впереди замаячила вывеска магазина, возле которого подвергся нападению хулиганов тот любитель бега трусцой. Немного подальше, на углу, маячила холодильная тележка с облокотившейся на нее продавщицей.
Олежка свернул в магазин, не особенно думая, что ему там понадобилось, и только потом сообразил: он попросту оттягивал решительный миг.