12.45. МУР
Гринберг оказался вальяжным представительным мужчиной, одетым тщательно, хотя и без бьющей в глаза роскоши. Был в нем какой-то неуловимый лоск, свидетельствовавший о том, что этот человек родился и воспитывался не в российской глубинке, и даже не в Москве, а в культурной, почти западной Риге.
Правда, сейчас картину несколько портила повязка на голове и несколько глубоких царапин на лбу.
— Здравствуйте, Александр Борисович, — сказал он, когда Турецкий представился. — Вот видите, ехал к вам, а попал в аварию.
По-русски он говорил абсолютно правильно, без всякого акцента, но не употреблял никаких жаргонных словечек, которыми в последнее время стали грешить многие, в том числе и Турецкий.
— Как это произошло? — спросил Турецкий.
— Я сам до сих пор не понимаю, — пожал плечами Гринберг. — Я вообще-то стараюсь ездить аккуратно, никогда не превышаю скорость. И, слава Богу, пока ничего серьезного не случалось, хотя я, как вы понимаете, целый день в седле, — он снова улыбнулся одними уголками рта. — И вот на Садовом кольце я иду в крайнем левом ряду, потому что мне скоро поворачивать, из встречного ряда вылетает «Волга» и несется прямо на меня. Хорошо, я моментально сориентировался, круто взял вправо, благо там было пусто, и удар сделался скользящим. Но у моей «девятки» снесло обе двери, вы представляете, какой был удар! Меня бросило вперед, вот, — он указал на повязку, — разбил голову.
— А если бы он ударил прямо в кабину, как намеревался, было бы хуже.
— Наверно, — согласился Гринберг, — немного хуже.
— А вы не думаете, что это была не случайная авария, а нападение?
— Я вижу, вы так думаете, — сказал Гринберг. — Мне это в первый момент даже в голову не могло прийти.
— Тем не менее, — развел руками Турецкий. — Авария произошла тогда, когда вы ехали ко мне. Кому-то очень не хочется, чтобы вы рассказывали то, что знаете.
— Но я как будто уже рассказал все, что знаю об Алене Ветлугиной, полковнику Нелюбину, — ответил Гринберг. — Я не знаю ничего, что могло бы помочь следствию. Так мне показалось.
— Но ведь про рижанина Нелюбин вас не спрашивал?
— Про рижанина? — удивился Гринберг. — Я и сам рижанин. В третьем поколении.
— Я имею в виду этого Юриса Петровса, извините, — махнул рукой Турецкий. — Ветлугина брала у него интервью, в ходе записи произошел не совсем понятный инцидент, Петровс запретил показ передачи на экране.
— Петровс, — снова улыбнулся Михаил Семенович. — Странная судьба. Когда мы учились, он был Петров, а я — Гринберге. И мне кажется, я чувствовал себя куда больше латышом, чем он. А теперь я просто Гринберг, а он — Петровс.
— Так вы учились с ним вместе?
— Да, мы сокурсники, — кивнул Гринберг. — Учились вместе до четвертого курса. На четвертом его выгнали из комсомола, а потом и из университета. За «поведение, позорящее советского студента», с такой, кажется, формулировкой. А он был светлая голова, в аспирантуру собирался. Сейчас даже не верится. Мракобес стал какой-то. Но жизнь у него после этого пошла наискосок. Я-то потерял с ним всякую связь, вот Алена напомнила.
— Почему он так на нее разозлился?
— Трудно сказать. Вообще-то просто так. Или решил выместить на ней накопившееся озлобление. На то, что жизнь у него не удалась. Я-то ведь не знал ничего. Оказывается, его КГБ пыталось взять на крючок, он устроил какой-то дебош, только чтобы его не заставляли сделаться осведомителем. У него не было другого способа сорваться с крючка. Знаете, еще неизвестно, какими бы мы с вами стали, если бы нашу жизнь кто-то бы вот так изломал. Тут обозлишься на весь свет. Его можно понять. И, если хотите, простить.
— И все-таки… — снова спросил Турецкий. — Ветлугина что-то ему обещала. Она ведь из-за него ездила в Ульяновск?
— Да, — кивнул Гринберг. — Он, понимаете, помешан на мести. За растоптанную жизнь. России и КГБ он мстит через свою партию, так сказать. Но у него есть еще идея фикс. Найти Козочку.
— Так, — только и сказал Турецкий.
— Вот он и потребовал, чтобы Алена ее разыскала. Иначе, мол, интервью в эфир не пойдет.
— A у вас нет идей, кто это мог быть?
— Кто знает, — Гринберг развел руками. — Я-то ведь, хотя учился с ним вместе, ничего этого не знал, мне Алена рассказала. Оказывается, Юрий чуть не всех наших однокурсниц переписал, вел на них досье, чтобы выяснить — кто она. Женоненавистником настоящим стал, так и не женился. Потом Латвии вернули старые гэбэшные архивы, но там он ничего не нашел. Архивы были неполные.
— И Ветлугина нашла ее в Ульяновске?
— Нет, — покачал головой Гринберг. — Она пыталась. Все глухо. Ее так никуда и не пустили… Правда, уже потом в ресторане гостиницы она разговорилась с одним подозрительным типом, который назвался чуть ли не начальником местного ФСБ. И он ее навел на одну забавную идею. Это единственное, что она мне сказала… Мы с ней говорили буквально за день до ее смерти, — Гринберг вздохнул, — что Петровс, возможно, искал не там, и Козочка — не обязательно женщина. Так могли назвать стукача-мужчину, замеченного в гомосексуальных связях.
— Ну конечно! — Турецкий стукнул себя по лбу.
Он вспомнил поразившую его реакцию Максима Сомова, когда он спросил того, не знает ли Максим женщины по кличке Козочка?
Максим почему-то очень развеселился и пару раз повторил: «Женщину? По кличке Козочка?» Он-то прекрасно знал, что Козочка — мужчина. Кому как не ему соображать насчет гомосексуальных связей.
— Гомосексуалиста ведь очень легко было завербовать, — продолжал тем временем Гринберг. — Была в Уголовном кодексе соответствующая статья. Это был не просто позор, посадить могли.
— Так, — снова сказал Турецкий.
Гомосексуалисты возникали в этом деле не в первый раз, даже если не считать того маньяка, которого, впрочем, уже давно обезвредили.
— А Аркадия Петровича Придорогу вы не знаете? — наобум спросил он.
— Аркадия Придорогу? — удивился Гринберг. — Странно, что вы о нем вспомнили. Учился он с нами, да. Звезд с неба не хватал. Я слышал, очень удачно женился, делает карьеру…
— Как? — Турецкий буквально взвился на месте. — Придорога — ваш однокурсник? Ваш и Юриса Петровса?
— Ну да, — недоуменно ответил Гринберг. — А что?
— Он гомосексуалист, — выпалил Турецкий.
— Вы так думаете? — Гринберг наморщил лоб. — А знаете, может быть… Было в нем что-то такое скользкое… И подруг у него не было. Ни одной. Одна моя знакомая как-то сказала, что он ей противен, потому что она чувствует в нем что-то бабье…
— Как вы считаете, Придорога мог быть стукачом? Гринберг задумался.
— Знаете, — сказал он наконец, — о таких вещах нельзя говорить, если ты не вполне уверен. Я же не знаю этого наверняка…