Прощай, Антон, — хмуро ответил Тофик.
Маевский галантно раскланялся и вышел. На некоторое время в гостиной воцарилось молчание.
Что скажешь, Гирихан? — обратился Тофик к Гире.
Отвечу после твоего окончательного решения.
А если я решу воевать?
Вначале реши.
Тофик посмотрел на своих помощников. Оба они опустили указательный палец на стол. Помедлив, опустил палец и Тофик.
Война, — сказал он.
К сожалению, вынужден огорчить вас, — сказал Гиря. — У нас другие, более важные заботы. Идет другая война. Война за свободу моего народа. Мы не имеем права рисковать. Особенно здесь, в Москве. Нас не поймут. Извини, Тофик, но ты должен понять правильно.
Спасибо за откровенность, — выдавил из себя Тофик.
Думаю, мы можем взять часть расходов на себя. Мне больше по душе предложение Альберта Георгиевича.
«Стингеры», —ухмыльнулся Джалал. —На пушку взял!
Проверим, — нажимая кнопку вызова, сказал Городецкий.
В гостиную вошел Гришуня, остановился возле двери.
Расскажи, Гриша, что видел, что слышал? — обратился к нему Городецкий.
Что тебя интересует?
Антон про какие-то «стингеры» вякал...
Были, — подтвердил Гришуня. — Не знаю, «стингеры» или что другое, но были.
Сам видел?
А то нет? Дуры будь здоров! С Мишкой Слоном стоял, за оградой. Они все за оградой ошивались. Дальше, как ты и приказал, мы их не пустили. Стоим, курим. Потом слышу, Антон заговорил. По рации.
Что он сказал?
Приготовься, мол. Через три минуты — огонь. Выскочили из джипа пятеро с дурами на плечах — и к ограде. Нас под дула положили.
И вы легли? — не выдержал Джалал.
Мишка и говорит, — совершенно не обратив внимания на слова азербайджанца, продолжал Гришуня. — Все, мол, хана. Антона жалко, но за него ваши души возьмем. Лежим, ждем.
Скоты! — выкрикнул Джалал.
И на этот раз стерпел Гришуня, лишь, повел равнодушным глазом на помощника.
Поглядел на часы. Третья минута на исходе. Прощай, белый свет, Здравствуй, мать сыра земля... Смотрю, побежали ребята, те, что с дурами на плечах, обратно в джип. А тут и Мишка. Вставай, мол, отбой. Лыбится.
Трусливые собаки! Шакалы! — рассвирепел Джалал.
Это ты зря, — лениво обронил Гришуня. — Я понимаю, кровь горячая, южная, но зря.
Он спас нас! — закричал Фима. — Понимаешь?! Спа-ас! Григорий! Спасибо! Что твоя душа желает, говори, все исполню!
Налей, — кивнул на бутылку с коньяком Гришуня.
Выпив, он посмотрел на Джалала, покачал головой:
Недолго проживешь, парень. Уж очень горяч.
Джалал побелел. Правая его рука медленно поползла за отворот пиджака.
Остынь! — приказал Тофик и протянул руку Гришуне: — Благодарю тебя, брат!
Гришуня ничего не ответил и не спеша направился к двери.
За наше спасение! — поднял тост Городецкий.
Выпили, посмотрели друг на друга и начали прощаться. После ухода гостей Городецкий и Фишкин, оставшись наедине, задумались.
Что молчишь, Фима?
Думаю, Алик, думаю...
Может, с Павловым поговорить?
Звонил. Не отвечает.
Не замели ли его, Фима?
Кто знает? Меня, Алик, следователь беспокоит. Баба эта, Федотова. Из прокуратуры.
Та самая, бывший юрисконсульт?
Та самая.
Все документы визировала она. Какой смысл под себя копать?
Не все, — вздохнул Алик.
Понятно, — помолчав, догадался Городецкий. — Припомнил старую профессию.
Был грех. Да она бы и не подписала. Мы же заводик вписали, судоремонтный. За так. А сколько меди, бронзы, титана, серебра выкачали... Где? Если копнет —· амба!
Работа-то чистая?
Спрашиваешь! — даже чуть обиделся Фима.
Еще что?
Акции на алмазы и два пионерлагеря под Москвой. На лагеря, если помнишь, она отказалась визировать, а на алмазы я и не предлагал.
Не переживай, Фима, — успокоил друга Городецкий. — Копнет-то она под вице-премьера. Там и застрянет.
Не скажи. Баба серьезная. Пришла-то с бумагой за подписью генпрокурора!
Документы, конечно, в прокуратуре?
А то где же? Официальная рядовая проверка.
Застрянет, — подумав, повторил Городецкий. — Слишком долга ниточка. А насчет подписи так скажу — не один ты умелец.
Это точно, — согласился Фима.
Как считаешь, начнут азеры?
Начнут, Алик. Им, как и Буряту, деваться некуда. Слишком жирный кусок отрывает Бурят.
А ты тоже, «плачу-у...» — припомнил Городецкий.
Со страху чего не вякнешь? На кой оно мне все это, — повел руками Фима, — если меня самого не будет?
Ия трухнул, Фима. Секунды оставались!
Чего там, все в портки наложили...
Пронесло, и ладно, — сказал Городецкий. — Бурят не только у Тофика кусок отнимает, но и нас хорошо за вымя дергает...
И не думай, Алик! Нам с Тофиком не по пути!
Я о другом думаю, Фима... Есть две силы, способные остановить Бурята. Павлов и старые крестные отцы. Калган, Шаман, Крест, Кирпич... Павлов отпадает.
Падла он! — вскипел Фима. — Посчитай, сколько поимел?! А где отдача?!
Остаются крестные отцы, — не обратив внимания на вспышку товарища, продолжал Городецкий.
Отцы против Бурята не пойдут.
Как сказать... Отцы шума не любят.
Дорого будет стоить, Алик.
Не дороже того, что мы теряем.
Поговорить можно.
Поговори. Но после шухера.
Большой шухер будет. Чует мое сердце.
Подождем, — решил Городецкий, булькнул коньяку в рюмки. — За то, что живы! Будь здоров!
Утром следующего дня, на глазах ошеломленных москвичей, в упор была расстреляна из автоматов машина марки «ауди» с четырьмя парнями Бурята. Трое скончались мгновенно, четвертого увезли в клинику Склифософского. «Молоденькие-то какие, Господи- и...» — часто крестясь, бормотала какая-то бабка. «Разборка, — мрачно вымолвил стоявший рядом мужчина. — Так им, сукам, и надо!»
Бурят отнесся к трагедии спокойно, даже смиренно. «Антоша, прикажи ребяткам уйти из курятников. Насиделись». — «Понял!» — «Хозяевам скажешь, чтобы платили азерам. Сомлел Ваня! Понос прошиб». — «Понял!» — «И последнее. Мне необходимо знать каждый шаг Тофика. Баксов не жалей». — «Понял», — в третий раз повторил Антон, но уже довольно тускло. «Езжай».