Book.

Но настал момент, когда долг взял-таки верх над неутолимой страстью. Оказалось, что ничего неприс­тойного либо неуместного в таком логичном, по суще­ству, переходе тоже нет. И жажда обладания восхитив­шей твое воображение женщиной — такая же в конеч­ном счете естественная жизненная необходимость, как и суровая нужда трудиться, трудиться и трудиться.

— Ты обещала... — заметно усталым голосом на­чал Владимир.

— Я не забываю своих обещаний, — тем же тоном отозвалась Дарья. —Но не торопись. Я боюсь одного...

— Чего конкретно?

— Да вот что ты выслушаешь и умчишься. И все сразу оборвется, кончится...

— А если никуда не умчусь?

— Не надо ля-ля, дорогой. Еще как удерешь! Ты же сыщик, да? Тебя ноги кормят?

— Но бегать мне совсем не обязательно. Думать — это да, это обязательно.

— Мыслитель, значит. Спиноза... или как там? А послушай, — она погладила его влажной горячей ла­донью по груди, — дыханье-то уже почти ровное. Тре­нировка? Или так всегда, когда про работу начинаешь задумываться?

— Смотри-ка, никогда не думал... Работа ни при чем. Тренировка? Без этого нам нельзя, преступник, как пра­вило, защищается, выходит, и мы должны уметь... А дыхалка в порядке потому, что не курю, почти не пью, а таких, как ты, до сих пор еще не встречал. Либо не везло, либо, как говорят, не судьба. Но с тобой недолго и сорвать. Это как кочевать на вулкане.

— Будет врать-то, — возразила Дарья, хотя было видно, что она польщена. Но, помолчав немного, на­хмурилась. — Не знаю, какой меня черт за язык дерга­ет... Вот скажу, ляпну сейчас, а потом сама же всю жизнь и жалеть буду...

— Так промолчи.

— Ну да, это ж ведь тебе надо, я чувствую...

— Тогда говори, я не обижусь. И тебя не обижу.

— Тут же, милый, такое дело... Он мне поначалу то же самое сказал. Уж лучше б...

— Он — это кто? — спросил Владимир, почему-то уже догадываясь об ответе. И слегка отстранился от Даши, чтобы видеть ее взгляд.

— Он — это он и есть. Максимом его зовут. Любов­ник Светкин... которого она бросила. Ну почему там, зачем — мне без разницы: бросила и бросила. Другой приглянулся, бывает. Опять же — Москва, Большой театр... дивиденды, одним словом. А Максим, был мо­мент, почти совсем озверел. Мы-то с ней — ближе не­куда, он это знал. Ну, встретились. Привез к себе. Для душевного разговора, говорит, совета. А договорились до того, что он и в самом деле озверел. И я жива оста­лась, потому что исхитрилась как-то в нем того зверя погасить... Вот видишь, и ты уже другими глазами на меня глядишь, а ведь обещал...

— Глупости, — смутился Владимир, действительно ощутивший почти незаметный холодок в душе, — смот­рю, как смотрел. — И потянулся к ней руками.

— Погоди, — она тоже отстранилась от него, — успеется еще. Ночка-то наша пока не кончилась. Ты за окно не смотри, на то она и белая ночь. Привидения всякие... духи бродят... Так тебе что, сам Максим, я по­нимаю, нужен? А зачем, он ведь очень злой. Это мне, можно сказать, повезло еще. А в том, что он в Светку стрелять приказал, я и не сомневаюсь. И в дядьку свое­го, родного. Он злой и мстительный. И обид своих ни­когда не забывает и не прощает. Вот, к примеру, узна­ет, что мы сейчас с тобой, и мне — не жить, веришь? Полный кирдык, как он однажды сказал. Не потому, что я ему зачем-нибудь нужна, нет, просто это — мое, не трожь руками. Вполне возможно, что он считает, будто и я стала теперь как бы его собственностью, вро­де вещи, которая нужна от случая к случаю. Так в чем же я-то виновата? А он ничего и слушать не захочет.

— И он тебя что же, каждый раз к себе силой и уг­розами заставлял? — Владимир поставил вопрос так, чтобы не обидеть Дарью в ее тяжкой роли сексуальной рабыни, но все же и внести некоторую ясность в их с Масленниковым отношения. Да и потом, заботы о ее безопасности пока как-то не очень волновали его — до сих пор причины не было, но теперь можно и подумать, отчего же — нет?

— Почему каждый раз? Их и было-то всего три... встречи таких. И последняя — совсем недавно. Позав­чера. Но ты не ревнуй, милый, я с ним никакой радости не испытала. Одна боль. И страх... живой не уйти. А я еще, дура, Светке завидовала... — Она замолчала, от­вернулась и продолжила потеплевшим голосом: — А как тебя увидела, прямо током дернуло, обожгло: вот, думаю, с кем бы мне клин-то клином! Ой, и хорошо ведь сразу стало!.. Да ты и сам все чувствовал, я ж видела, как смотрел! Дышал как... Вот где настоящая девке ра­дость...

— Ага, только сам я ничего не различал. И где моз­ги находились — тоже не помню. И произошло все, будто вспышка, взрыв, ну, мать честная! Даже сообра­зить не успел.

— А это потому, что все твои мысли как раз и утек­ли в нужном направлении. Что, не так, скажешь? — Она расслабилась, раскинулась на кровати, сказала мечта­тельно: — Это и славно, что ничего не помнишь, зна­чит, от души, от большого желания. Если б соображал, я думаю, получилось бы как обычно. Как у всех. А так точно — вспышка... И свобода...

«Хорошо... свобода... радость...»— такие слова, наверное, про себя всякому мужику приятно слышать от благодарной женщины, но в них, увы, одни эмоции. Они действительно сердце ласкают, но их к делу не при­шьешь. Так же как и Дашину боль со страхом. А вот «недавно»? За это слово вдруг зацепилась какая-то на­дежда. И теперь Поремский, боясь спугнуть удачу, не стал акцентировать на ней своего внимания, решив по­дойти к проблеме не напролом, а со стороны. И ведь, между прочим, «позавчера» могло означать, что Мас­ленников действительно никуда не уезжал, не убегал, а попросту отсиживается в одной из своих квартир — в городе или за городом, — которых у него наверняка с добрый десяток и знает о которых весьма узкий круг лиц. Но тогда почему бы и Даше не знать об одном из таких тайных пристанищ? Захочет ли сказать — вот вопрос. Не сочтет ли такой поступок предательством? В самом деле, не цитировать же ей статью Уголовного кодекса по поводу укрывательства преступлений, уж она-то к этому делу не имеет ни малейшего отношения.

А может, не выдумывать проблем, а спросить на­прямик? Что ж она, девочка? Не понимает, что проис­ходит рядом с ней?

— Я тебе не говорил, что Светлана в Москве не ис­чезла, ее похитили? — спросил как можно спокойно, но Дарья вскинулась. Даже села, уставившись на него, и Владимир, почувствовав неудобство от своего не соот­ветствующего затронутой теме внешнего вида, при­крылся краем простыни.

— Что ж ты все молчал? А я-то подумала... Кто по­хитил, известно? Когда это случилось?

— На днях, а что?

— Скажи точно, это очень важно, — продолжала настаивать Дарья, и глаза ее при этом странно сверк­нули.

Владимир мысленно просчитал дни и назвал число. Даша задумалась, но буквально на одну минуту.

— Ия тебе скажу. Это сделал он, Максим. Он гово­рил: на денек отъеду, дело одно важное закончу и вер­нусь. Тогда поговорим, как жить дальше... Господи, а я-то подумала, какая уж с ним-то жизнь?! Кошмар по­луночный... Мало того что сам грубый и неотесанный, так еще и вредный. Сделает больно и улыбается, удо­вольствие испытывает, если кто на его глазах мучается до слез. А то вдруг совсем как нормальный, даже и не верится, что подобное вообще могло быть.