Когда по регламенту наступил момент хвалебных отзывов, слово попросила «специально приглашенная суперзвезда» из НИИ наркологии Минздрава. Она чем-то походила на Шерон Стоун, даже, пожалуй, где-то превосходила ее и являлась предметом самого живого интереса мужской части аудитории. Мой бывший научный руководитель перед началом защиты шепнул мне, что с ней нужно держать ухо востро, что она большая шишка: ей прочат кресло директора Национального бюро по наркотикам, а ее муж, заведующий известной наркологической клиникой, — член ученого совета.
И началось.
Шерон Стоун совершенно неожиданно начала крыть мою работу, намекая на мою некомпетентность, на подтасовку результатов, потом и вовсе на откровенное шарлатанство. Фактов она никаких не привела, да и не могла привести по причине их отсутствия, как таковых, в природе, но всеобщее благодушное настроение после ее выступления сменилось на диаметрально противоположное. Муж ШС тоже от души подлил масла в огонь.
Председатель предложил мне выступить в свою защиту.
Я выступила.
Я думала, что не оставила камня на камне от ее инсинуаций и его идиотически-схоластических построений. По реакции ученого совета было прекрасно видно, что все согласились с моими доводами. И тем не менее мне посоветовали «доработать материал». Председатель попытался дать научное обоснование происшедшему. Он нашел несколько «сомнительных моментов», нуждающихся, как следует из текста автореферата, «в более тщательной проверке».
Я могла бы легко опровергнуть все сказанное им, но… не стала. Во-первых, после боя кулаками не машут, во-вторых, его слова были зафиксированы в протоколе, что облегчало мне вторую попытку. У меня имелся неопубликованный материал, подтверждающий мою правоту в данном вопросе. В диссертацию он не вошел — публикация требовала дополнительных затрат времени, а при непредвзятом рассмотрении все было ясно и без него.
Прямо с защиты, захватив из дому черновики, я поехала к БГП-2 в офис и просидела до утра за компьютером, набивая статью.
В девять часов я уже сдала материал в редакцию. Слух о том, как меня вчера прокатили, дошел и сюда. Какой-то столетний дед, если судить по бороде — как минимум член Президиума Академии наук, окликнул меня в коридоре по имени-отчеству и принялся выражать свое возмущение «имевшим место вопиющим антинаучным безобразием». Я односложно отвечала, тщетно напрягая память — ни кто он такой, ни хотя бы присутствовал он на моей защите или нет, я так и не вспомнила. Когда он вознамерился откланяться, я набралась смелости и попросила его походатайствовать о скорейшем продвижении моей статьи. Он слегка удивленно на меня посмотрел, но обещал посодействовать в меру сил.
Я практически забыла об этом эпизоде, но — небывалый случай — статья вышла в следующем номере, еще до того, как я получила одобрительный отзыв рецензента. Я сразу же подала документы в ученый совет.
Мой второй подход к снаряду выглядел уже сплошным фарсом (со стороны ученого совета, а не с моей). Перед тем я раз двадцать, не меньше, прослушала запись своего предыдущего выступления, взвесила каждую фразу, продумала, как обойти все хоть в самой ничтожной степени скользкие моменты, к которым могут придраться мои недоброжелатели. Словом, я была уверена, что смогу преодолеть эту полосу препятствий с завязанными глазами.
«Специально приглашенной суперзвезды» на этот раз не было. Вопросы задавали смешные. Скажите, а дважды два действительно будет четыре? Правда? Не может быть… Чем все закончится, я поняла, когда перед голосованием председатель попросил каждого члена ученого совета сказать два слова.
И началось.
Да, конечно, диссертанткой проделана большая работа, которая свидетельствует о ее несомненном умении проделывать большую работу, что она блестяще продемонстрировала, проделав большую работу…
В общем, меня опять прокатили с совершенно идиотской формулировкой. Написали бы: лицом не вышла, и то выглядело бы более научно обоснованным.
Я оказалась в кризисе и должна была решить для себя два стандартных кризисных вопроса: кто виноват и что делать. Иначе говоря, с кем стоит иметь дело, а с кем нет, и желательно разобраться, почему именно, чтобы не натыкаться больше на чье-то сознательное сопротивление, с меня вполне достаточно «объективных неблагоприятных обстоятельств».
На детективные изыскания я потратила пять дней. Мой бывший научный руководитель по словесному портрету опознал столетнего академика с метровой бородой, споспешествовавшего последней моей стремительной публикации.
АСБ (академик с бородой) действительно был академиком, ему действительно было за девяносто. Я связалась с АСБ и попросила принять меня. Разыскивать моих недругов и вскрывать их тайные замыслы я, конечно, через него не собиралась, единственное, что мне нужно было выяснить: какие профильные организации не связаны тесными корпоративными узами с ополчившимся против меня ученым советом и где, таким образом, мне стоит попытать счастья, а куда лучше не соваться. То есть выяснить хотя бы общий расклад сил и направление подводных научных течений.
За три года моего пребывания на Байкале здесь, в Москве, все сильно изменилось, да и раньше, надо признаться, я не была лоцманом в океане околонаучных интриг.
АСБ назвал навскидку несколько НИИ, которые следует рассматривать в положительном смысле, и несколько — в отрицательном. Сказал, что секретарь моего любимого ученого совета копает под председателя, и если я уверена в своих детективных способностях, то могу попытаться аккуратно его прощупать. Я просидела у АСБ полдня. Он говорил очень интересно, давно я никого не слушала с таким удовольствием. Но данные им практические советы, как выяснилось в последующие несколько дней, оказались не вполне точными.
В конце пятого дня малоуспешных поисков «крыши» и истинного противника (не могла же, в конце концов, сплотиться против меня вся научная общественность) мне позвонил директор НИИ нейрофизиологии и нейропатологии, до которого, видимо, докатился слух о моих походах за правдой. Он попросил, не откладывая, заглянуть к нему завтра прямо с утра, выслушать и принять его предложение.
Директор НИИ был академиком АМН. Без бороды. Этот АББ предложил мне работу в своем НИИ, пообещал предоставить в мое распоряжение одного наркомана-добровольца и выдвинул лишь одно условие: я должна работать тихо, повременить с публикациями и отказаться от сведения счетов с моими недругами (можно подумать, я собиралась с кем-то сводить счеты). И если лечение добровольца будет успешным — уж тогда-то он сможет организовать полномасштабные клинические испытания моего «байкальского эликсира» с подобающей помпой.
Конечно, я согласилась. Правда, тоже выставила небольшое условие: я прихожу к нему в НИИ не одна, со мной еще двое моих сотрудников…»
Шерон Стоун Долгова, разумеется, называла Старухину — это Турецкий сообразил мгновенно. Скандальный член ученого совета, — очевидно, губошлеп Дименштейн, тоже очень похож: идиотически-схоластические построения, это как раз его профиль, а АББ (академик без бороды) — это, видимо, Сахнов.