— Что он сказал? — спрашивает Грязнов. — Кишлак вырезан, и кто это сделал — не установлено, — переводит Жуков.
Около дороги валяется труп молодого афганца. Я содрогаюсь: и я мог вот так лежать, устремив неподвижный взгляд в палево — голубое небо.
Еще несколько шагов, сверкнули за поворотом вершины заснеженных гор, и глазам открылась выжженая солнцем долина, по которой разбросаны какие-то древние жилища. Возле ручья стоял вертолет МИ-24.
А тишина была такая осязаемая, хоть бери ее в руки и неси.
— Привал. Приходим в себя и вылетаем. А то у Сашки шок. Главное — не давать ему спать. Будоражить надо. Слышь, Сашок — пой, ори, матерись, только не спи!
Я тупо слушал Грязнова, потом так же тупо смотрел на Бунина: он корчил рожи, пытаясь рассмешить. Рассматривал чернобородых афганцев, перешептывавшихся с Жуковым, но мой мозг — всемогущий хозяин тела — словно атрофировался, он лишь фиксировал, а не анализировал окружающую обстановку. Мне не хотелось петь, орать, материться. Больше всего на свете мне хотелось спать…
— Э-эх, глупо получилось, пацаны! Надо было брать их живьем. Начали мы операцию нормально, а завершить не смогли, — возмущается Грязнов.
— Иди ты знаешь куда? Если бы я не прошил этого Цегоева, он бы прирезал Шурку! — сипит Бунин (голос у него пропал начисто) и сморкается в грязный платок.
— Видит Аллах, я тоже не мог поступить иначе!
Ивонин убил моего брата! Я в ответе, товарищи.
Пойду под трибунал.
— Никакого трибунала. Никто никогда не узнает, что здесь произошло. Переведи, Женя этим…
Афганцы слушают Жукова и делают какие-то странные движения руками, то ли молятся, то ли еще что…
— Порядок, — говорит Жуков.
Грязнов объясняет, обращаясь только ко мне:
— В час дня из Кабула вылетает спецрейсом самолет. Прокурор армии отправляет группу контрабандистов. Мы летим этим рейсом, я договорился. Нам нужно отвалить, иначе кранты! А сейчас на вертолете летим за вещичками нашего друга Жукова — ему тоже незачем тут оставаться… Переводить это, Женя, не обязательно.
— Эй, друг, у тебя есть пластиковый мешочек, а то нашему парню плохо? — спрашивает Грязнов вертолетчика.
Тот кивает и протягивает мне мешочек.
Я обжигался горячим чаем, зубы выбивали дробь о края фарфоровой чашки. Мне было очень страшно, мне хотелось плакать от страха, я сдерживал слезы, но они все равно периодически выкатывались из глаз и капали в черный кипяток — кап-кап…
— Ничего, Сашок, сейчас вся заморочка кончится. Ребята проспятся, мы сходим с тобой к доктору — и прощай Ховнистан. Ну вот, ты уже и улыбаешься.
Жуков заглядывает мне в лицо своими синими-пресиними глазами. По-моему, он нисколько не изменился за два года, что я его не видел, только загорел до черноты. И в русых волосах белая полоска — выгорели от афганского солнца.
— А ты не хочешь чаю?
— Чаю… — Жуков смотрит на часы. — А ты думаешь, для водки еще рано?
— А у тебя есть?
— Спиртяга. Меня знакомая врачиха снабжает. Будешь?
— Давай, Женя. А то я что-то расклеился.
— Ну, ты даешь, Сашок! Расклеился! Можно сказать, одной ногой ты уже тю-тю — на тот свет собрался!
Мы пьем чистый спирт и закусываем каким-то невиданным мною плодом с лохматой кожурой. И я сразу начинаю чувствовать боль во всем теле: ломит спину, тянет под диафрагмой, гудит голова. И очень хочется спать…
— Э, нет, Сашок. Спать тебе нельзя. Давай о чем-нибудь говорить.
Я стараюсь изо всех сил поднять тяжелые веки и вспомнить — о чем это я хотел поговорить с Жуковым? Ведь что-то очень важное было, что я хотел у него спросить.
— Славка мне говорил, что у вас там заморочка с Фаустом вышла. Тут вот какая ситуация…
Ну да, конечно, Фауст!
— …У меня одна дама сердца имеется, врач в Большом госпитале. Она мне рассказала, что у них есть секретное отделение, где держат наших больных солдат с галлюциногенными расстройствами. Представляешь себе, что это значит?
— Немножко.
— Вот и я тоже. И что эти расстройства — следствия инъекций препарата под названием (Жуков достал из кармана бумажку) фенол-алкалоид-ультра-стабилизирующий. Усекаешь? Нет? Повторяю фенол — это Ф, алкалоид — А, ультра — У, стабилизирующий Ст. ФАУСт. Я не уверен, что это его официальное сокращение, действие его вроде бы схоже с действием эликсира молодости доктора Фауста из одноименного произведения Гете. Все эти эксперименты держатся в строжайшей тайне. Мы со Славкой придумали план проникновения в это секретное отделение, туда днем идти нельзя, врачи приходят в восемь утра. Ночью дежурит врач. Охрана, конечно, будь здоров. Но их надо обмануть.
— Женя, я что-то туго соображаю. Может быть, можно мне самому поговорить с этой… дамой сердца?
Жуков посмотрел на часы:
— Через полчаса она придет в госпиталь. Коли ты за это время выучишь фарси, то вполне сможешь с ней объясниться…
— Она что… афганка?
— Ну.
Действительно «заморочка».
— Мне с тобой все равно в госпиталь идти, пусть она твою черепушку проверит. И хребет. Остальное чепуха… Да, крепенько он тебя приложил… — Жуков снял с меня полосатый халат и осмотрел мое тело. — …Живого места нет.
— Черт с ними, с синяками, — сказался Жукову, а вслух подумал: — Не умер все-таки! Женя, я не могу лететь с вами в Москву.
— У тебя, видно, с головой не совсем в порядке. Это мы с тобой летим, а не ты с нами. Тебя надо срочно отсюда эвакуировать.
— Я не окончил намеченное в Афганистане расследование, у меня по плану было — найти однополчан Дубова и выяснить причину его гибели. У меня есть фамилии — Смирнов, Халилов. Я не могу уехать, не поговорив с ними. Через них я смогу выйти на второго убийцу Ким. Ведь он существует, Женя! И он для меня даже важнее. Ведь именно его знала Ким, она ему открыла дверь. Ивонин не врал — он ее видел впервые в день убийства.
— Очень впечатляюще. Но если ты не вылетишь отсюда немедленно, тебя вряд ли что-либо спасет от молодчиков генерала Серого. Что же касается Смирнова и Халилова, то мы со Славкой раскопали списки ивонинского взвода: со времени гибели Дубова трое откомандированы на курсы, семь погибло… Уточняю: на сегодняшнее число — девять… Остальные — госпитализированы.
— Ранены?
— Вот тут заморочка. Все наши раненые поступают в Большой госпиталь, дольше чем на сутки в полевых не задерживаются. Но в списках раненых ни один из взвода Ивонина не числится. Анаит подозревает, что они в секретном отделении.
— Кто такой Анаит?
— Это она. Моя… знакомая.
Жуков вытащил из кармана джинсовой безрукавки сложенный вчетверо лист и протянул мне. На бланке Главного медицинского управления Министерства обороны СССР текст: