— Сомневаюсь я, что среди нашей агентуры есть музыканты... И вот еще что. Кому-то очень хочется видеть тебя мертвым. Давай, доставим им это удовольствие. Что ты так смотришь?

— Вообще-то это идея...— нетвердым голосом произнес Турецкий.

— Вот ты эту идею и поверти, пока я поговорю с доктором. Во-первых, это нам руки развяжет, наши враги потеряют бдительность, мы выиграем время. Во-вторых, за тобой прекратится охота. Я сейчас помчусь по всем этим делам, разбужу Грязнова, пусть со своим Гореликом ищет Кешку, хотя и столкнемся мы с нашим управлением, Шахов, министр, большой шухер поднял, требует от нашего нынешнего шефа Мырикова — поставить всю Москву на ноги, чтоб за сутки отыскать мальчишку. Ты не знаешь, у него что — роман со Славиной?

— У Мырикова?!

— Ну, Александр, у тебя и правда с головой не-все в порядке. С Шаховым, конечно. Но это ладно, просто бабское любопытство.

— Александра Ивановна,— остановил Романову Турецкий, когда та была уже в дверях,— отправьте Ирину, пожалуйста, куда-нибудь. Лучше всего к Меркуловым, она с ними в хороших отношениях. Я сегодня отсюда должен смотать, в крайнем случае — к вечеру.

— Ну, это уж как доктора скажут, Александр. Вот в этом я тебе не пособница,— сказала Романова и снова направилась к двери.

— И еще, Александра Ивановна! У Биляша уши вроде как отмороженные. Нет, правда, я специально разглядывал, меня это почему-то заинтересовало еще раньше, когда мы составили его словесный портрет. Дайте задание узнать, не работал ли он на севере, лет восемь назад. Если да — у меня есть кое-какое подозрение...

32

«Телефонограмма. Дежурному по ГУВД Мосгорисполкома.

В отдел несчастных случаев.

Сегодня, в 5:00 часов утра в травмотологическое отделение... горбольницы был доставлен в бессознательном состоянии неизвестный гражданин с тяжелым черепным ранением, полученным в результате столкновения с твердым предметом, по всей видимости с бампером грузовика, поскольку он был обнаружен на дороге случайно проходившими строителями. Состояние потерпевшего критическое, сознание не возвращается.

Приметы: 30— 32 лет, рост 178 см, телосложение нормальное, физическое развитие хорошее, волосы цвета светлый шатен, глаза карие. Одежда: синие джинсы отечественного производства, размер 50, голубая рубашка рижской фабрики «Дзинтарс», размер воротника 41, обувь — кеды фирмы «Рибок», сильно поношенные, размер 42.

Особые приметы: шрамы — в области левого локтя 4 см X 2 см, (предполож. пулевое ранение), в области живота 7 см X 1 см (предполож. ножевое ранение).

Признаков употребления алкоголя не обнаружено. Справки по телефону...»

Елена Петровна Сатина набрала дрожащей рукой ноль-два:

— Дежурный слушает.

— Товарищ дежурный, куда мне позвонить, мой сын не пришел ночевать, я уж по больницам звоню, звоню, может, случилось чего.

— Сюда и звонить. Фамилия, имя, отчество.

— Саша, ой, Турецкий, Александр Борисович.

— Год рождения.

— Тысяча девятьсот пятьдесят девятый.

— Место рождения.

— Здесь он родился. В Москве, то есть.

— Ждите, гражданка.

Долго ждать не пришлось, информация подобного рода заносится в компьютер по поступлении.

— С такими данными, гражданка, никаких случаев не зарегистрировано. Есть несколько неизвестных лиц, поступивших в различные лечебные заведения и морги.

— Ой, как это «неизвестных»? Может, это мой Саша, умер, а мы...

И Елена Петровна начала громко всхлипывать в телефон.

— Успокойтесь, гражданка, назовите приметы вашего сына.

— Приметы?.. Высокий такой, красивый, спортсмен замечательный...

— Одет во что?

— Одет?! Джинсы синие, рубашка голубая, кеды импортные, старенькие совсем.

— Рост, цвет волос, комплекция.

— Я ж говорю — высокий. Вам точно надо? Под метр восемьдесят. Волосы какого цвета... он был раньше совсем светленький, потом потемнел.

На другом конце провода послышался тяжелый вздох и наступило длительное молчание.

— Особые приметы есть?

— Это какие же — особые? Родинки что ли?

— Шрамы есть у него?

— Есть, есть шрамы. Работа у него такая. Опасная.

— Это какая же?

— Следователь он, в городской прокуратуре работает. У него на руке шрам, из пистолета в него стреляли, и возле пупка, финкой полоснули.

— Я вам дам номер телефона одной больницы. Записываете?

— Ой, он в больнице?! Что с ним?!

— Гражданка, лицо с приметами, сходными с теми, что вы мне сообщили, находится в больнице, у них все и узнаете.

— Записываю, записываю, товарищ дежурный. Спасибо вам большое.

Елена Петровна перевела дух и снова сняла трубку.

- Мне ваш телефон в милиции дали, у вас там человек один находится, может, это мой сын.

— Фамилия, имя...

— Турецкий, Александр.

— Таких нету.

— В милиции сказали, по приметам сходится.

— А-а, в боксе который, без сознания. Сейчас прочту: «Приметы: 30—32 лет, рост 178 см... волосы цвета светлый шатен, глаза карие. Одежда: синие джинсы... размер 50, голубая рубашка... воротник 41, обувь — кеды... сильно поношенные, размер 42. Особые приметы: шрамы — в области левого локтя 4 см X 2 см... в области живота 7 см Х 1 см»...

— Это мой сын, наверно. Я сейчас же приеду. Он что — в тяжелом состоянии?

— В тяжелом. Приезжайте скорее.

Елена Петровна положила трубку и с тревогой посмотрела на Романову.

— Да не беспокойтесь, Елена Петровна, я с ним полчаса назад разговаривала, и доктор сказал, что ничего страшного нет. Они там в больнице выполняют нами данную инструкцию. Собирайтесь, поедем туда, вам предстоит сыграть роль гораздо более неприятную, чем сейчас по телефону.

— Да, вы мне уже объяснили. Только артистка-то я неважная, да и на сцене последний раз стояла лет двадцать пять тому назад. А в жизни мне играть не приходилось, да еще в такой ситуации.

* * *

Турецкий чувствовал себя весьма некомфортабельно в ожидании предстоящего спектакля, в котором ему самому была отведена роль собственного трупа. По роду службы ему приходилось бывать в моргах гораздо чаще, чем многим другим, и эти посещения не доставляли ему ни малейшего удовольствия. Однако дежурный доктор увлекся сценарием лицедейства с таким рвением, что Турецкий немного успокоился, хотя и заподозрил в докторе скрытого мошенника. Турецкому также грозила перспектива присутствовать через несколько дней на собственных похоронах, но он надеялся, что до этого срока ему со товарищи удастся отложить эту процедуру лет на пятьдесят.