— Сотрудников НКВД… Жаль, конечно, но раз есть такой приказ, — с искренним сожалением в голосе говорит Мельниченко, — а вот личного состава, не принявшего присягу, у нас нет. Властью командира и комиссара отряда мы приняли присягу у всех добровольцев. Все необходимые документы предоставит замначштаба по строевой части политрук Скрипченко.
— Добровольцы? И много их у вас?
— Да немного. Сами знаете, население здесь не слишком… поэтому добровольцы только из сотрудников …ской МТС, приехавших сюда с востока. Да двое молодых комсомольцев из того же поселка.
— Понятно. Тогда полчаса на подготовку документов, и мы убываем. Справитесь?
— Даже быстрее, товарищ капитан. Списки у меня в двух экземплярах, остается только донесение написать.
— Отлично. Как, товарищ корреспондент, вы успеваете?
— Думаю, да, — отвечает Симонов, отвлекшись от разговора с Кравцовым.
Пока Симонов беседует с Кравцовым, а Скрипченко быстро оформляет боевое донесение, фотограф успевает сходить с Ивановым и Мельниченко к «Рыжему» и отщелкать несколько кадров своей редкой компактной «лейкой». Потом Сергей Иванов сопровождает его на западный берег, где, скрываясь за развалинами, он фотографирует панораму поля боя, с впечатляющим количеством сгоревших танков и валяющихся вражеских трупов.
Не успевают уезжающие разместиться в машинах, как наблюдатели докладывают о появившихся немецких самолетах. Машины с гостями, Музыкой, пограничниками и перебежчиком быстро отъезжают, а с запада наплывает противный звук немецких авиадвигателей.
2 июля. 1941 год. Украина. Неподалеку от г. Рожище
Машины еще не успели скрыться за ближайшей рощицей, а в небе над районом обороны неторопливо на взгляд попаданцев и стремительно для аборигенов появилась девятка «Хейнкелей-111». Разделившись на три звена, бомбардировщики с крестами на крыльях так же неторопливо (скорость для повышения точности бомбометания всего двести пятьдесят километров в час) стали на боевой курс и раскрыли бомболюки. На позиции и остатки станции со свистом посыпались пятидесяти- и стокилограммовые бомбы. Вот тут точно «кто не был, тот будет, кто был — не забудет». Вжавшись в спасительную землю, каждый из бойцов мысленно подгонял время, которое, как всегда в такие моменты, тянулось нестерпимо медленно. Вот падают первые бомбы, сотрясая землю, выворачивая наизнанку, оставляя огромные, долго не зарастающие оспины на теле Земли. Даже и через шестьдесят лет, бродя по местам бывших боев, потомки увидят эти воронки и ужаснутся происходившему и почувствуют гордость за предков, выстоявших в этом аду. А предки в такой момент хотят только одного — выжить… Летят с противным, почти не слышным в грохоте разрывов визгом, осколки, пронзая встречающиеся препятствия и мягкие человеческие тела. Вот одна из «соток» по закону подлости попадает точно в укрытие. И, несмотря на все три наката, на верхнюю земляную насыпь, на глубину укрытия, во все стороны летят остатки того, что когда-то было думающей организованной материей, способной вместить в своем разуме всю вселенную, перемешанные с кусками оружия, дерева и комьями земли. И все… «Имена же их Ты, Господи, веси». Ведь никто точно не видел и не переписывал их, пытавшихся найти убежище в том укрытии. Вот так и появляются те самые «без вести пропавшие», которых потом долго ждут седые матери и жены, о которых спорят историки и архивисты, которые бывают всегда во всех самых победоносных войнах и которые никогда не лягут в свои могилы.
Но реалии этой войны сыграли злую шутку с самоуверенными немецкими пилотами. О, война — это величайший шутник на свете! Только шутки у нее своеобразные, глумливые и всегда негуманные.
Привыкнув к отсутствию зенитного прикрытия у «иванов», немецкие бомбардировщики зашли на цели на высоте в тысячу метров, вполне защищающей от огня пулеметов, но позволяющей прицельно отбомбиться по линии обороны. У этих же «коварных азиатских варваров» оказались целых две пусть малокалиберные, но зенитные автоматические пушки. Конечно, эффективность огня на такую высоту двадцатимиллиметрового орудия, обслуживаемого непрофессиональным расчетом, невелика. Зато боеприпасов у этого расчета сколько угодно, шансов увезти пушку с собой почти нет, да и знания о предельной длине очереди и тепловом режиме стрельбы приблизительные. Поэтому стреляют они с максимальным темпом, едва успевая менять опустевшие магазины, практически до перегрева ствола, пока появившееся над ним марево нагретого воздуха не остужает горячие головы. И вокруг самолетов, выше, ниже, мелькают трассеры небольших, но от этого не менее опасных, снарядов, а кроме того, осмелевшая пехота тоже поднимает головы и открывает по самолетам огонь из всего, что стреляет.
Немцы, показывая неплохую выучку, продолжают держать строй, переходя в набор высоты, но просто по закону больших чисел один из снарядов попадает точно в бензобак ведущего третьей тройки, вызывая пожар. Не успевает упасть загоревшийся самолет, вокруг которого уже раскрываются белые купола парашютов, как осколки еще одного снаряда попадают в воздухозаборник двигателя замыкающего бомбардировщика. Дымя мотором, тот начинает снижаться, и пущенная ему вслед очередь дополнительно пронзает фюзеляж. Бомбардировщик, истекая дымом, уползает вслед за уходящими на аэродром коллегами, но постоянно отстает, снижается и в конце концов скрывается за ближайшей рощей.
Еще ныли в воздухе моторы немецких бомбардировщиков, еще Сергей Иванов не успел вернуться в штаб от своего «Рыжего», когда прибежавший посыльный сообщил Андрею, что капитан Таругин контужен и на позициях западного берега не осталось ни одного командира.
Ругнувшись, Андрей приказал Скрипченко передать Иванову, что Сергей остается за него, и, прихватив трофейный «шмайсер», вышел вслед за бойцом. За ним, уже привычно, по-фронтовому, стелясь у самой земли, черным привидением пробежал Ленг.
Появившись несколькими минутами позже, Сергей смог выразить свое отношение ко всему происшедшему только всем известными фразами на великом и могучем командно-матерном языке. Но он не успел ничего предпринять, на позиции отряда обрушились снаряды очередного огневого налета немецкой артиллерии.
Под прикрытием артиллерийского огня немцы понемногу накапливались перед окопами. Сержант Рогальчук, наблюдая в бинокль за немцами, непрерывно корректировал наводку последней оставшейся сорокапятки. Вот наконец-то скопившиеся за кустарником немцы создали вполне подходящую цель. Да, непростительное упущение для фронтовиков, вполне объяснимое уверенностью, что у русских не осталось никакого тяжелого оружия. Вот вам и аргумент против — небольшой, но весьма эффективный осколочный снаряд, заставивший уцелевших метнуться в стороны, словно попавших под тапку тараканов. Тут же один из приподнявшихся, в офицерской фуражке, мешком ткнулся в кусты. Добавится точек на трубке снайпера! Вот это меткость, притом что он стрелял с другого берега. Молодец, однако. Но наконец налет закончился, и началась привычная противотанкистская работа.
— Ориентир шесть, правее восемь, ближе два, бронебойным, наводить на полкорпуса вперед! Огонь!
Треск пулеметов, щелканье винтовочных выстрелов, в том числе сливающиеся почти в очередь щелчки самозарядок, тарахтенье пистолетов-пулеметов, грохот выстрелов танковых пушек и взрывов противотанковых, минометных мин и снарядов своих и немецких орудий сливались в уже привычную для слуха Андрея мелодию боя. Да, обстановка складывается тяжело, отойти под таким огнем по мосту практически нереально, но и удержать тет-де-пон до вечера тоже вряд ли удастся. Ну, что ж, остается только подороже продать свои жизни, мелькает в голове Андрея, пока, сопровождаемый Ленгом, он бежал по полуразрушенной траншее к умолкшему пулемету. Так, все убиты, патроны еще есть. Да и пулемет неплохой — дегтяревский станкач. Конечно, по сравнению с «максимом» посложнее и менее надежный, зато воды не надо, ствол сменный, да еще с ребрами для охлаждения. Так что держитесь, юберменши, вспомним молодость, когда на полигоне лейтенант Мельниченко получил благодарность от министра обороны за отличное выполнение комплекса упражнений по стрельбе из ПКС. Вот так, подтянем винт для лучшего рассеивания в глубину. «Ага, обрадовались и рванули вперед, эсэсманы… Вот вам хрен по всей морде».