Вернувшись в комнату, написал «предсмертную» записку, что не «может жить, совершив убийство собственной матери», а в конце дописал: «мне нет прощения, люди добрые» и прикрепил листок скотчем к зеркалу трюмо. Надев противогаз, он выждал какое-то время, вернулся на кухню и убедился, что Григорий уже не дышит, отравившись газом во сне, закрыл конфорки и тщательно проветрил кухню. Потом сбросил тело Григория с раскладушки, сложил ее, вынес на балкон, постель убрал в бельевой шкаф.
Дальше ему предстояла весьма неприятная процедура: нужно было избавиться от важной улики, которая могла погубить все, что он задумал, — отпечатки пальцев Григория! Он зажег газ в духовке и сунул в нее руки бедного парня. Через полчаса кисти настолько обгорели, что сладковатый запах горелого мяса стал ощущаться даже в комнате, несмотря на закрытую дверь. Теперь никто не разберется в рисунке пальцев трупа.
Нужно было спешить, но тут Анатолия прошиб пот: все предусмотрев, он совершенно не обдумал, как он сумеет взорвать квартиру газом и при этом остаться в живых!
Однако недаром он обладал изощренным умом, который, направься его обладатель по другому пути, наверняка сделал бы того знаменитым. Анатолий вспомнил, что электрический патрон на кухне при включении лампочки всякий раз искрит, и мать не раз просила починить его. Только бы она не сделала этого сама, пока он отдыхал на море!
Анатолий быстро проверил и облегченно вздохнул: все было как прежде. Он внимательно осмотрелся, не забыл ли чего. В голову пришла мысль, что ментам обязательно нужно оставить что-то такое, что поможет им лишний раз похвастаться, какие они умные. Анатолий достал свою зажигалку и бросил рядом с трупом.
После этого вышел в прихожую, вывернул одну пробку на электрическом щитке: свет тут же погас во всей квартире. Вернувшись на кухню в полумраке, намочил полотенце и прикрыл им лицо покойного, чтобы сохранить его в целости для следователя.
Сожженные руки уже вызывают подозрение, а если и лицо нельзя будет различить, то это точно заставит задуматься…
Он включил газ и плотно прикрыл за собой дверь.
В прихожей он сунул ключи и свой паспорт в свой же пиджак, висящий на вешалке, а паспорт Григория забрал себе. Присел на стул, чтобы выждать, пока кухня заполнится газом. Потом подхватил чемодан покойного, подошел к входной двери и прислушался.
На площадке было тихо. Он открыл дверь, ввернул пробку, и в глубине квартиры тут же раздался взрыв. Медлить нельзя было ни секунды, и он устремился вниз. С этого момента Анатолий Морозов превратился в Григория Лаврентьева…
Для областного города убийство матери сыном и его самоубийство было настоящим потрясением. Не было ни одной газеты или журнала, которые не написали бы об этом.
Проведенное расследование позволило сделать вывод: под воздействием алкоголя бывший уголовник в состоянии аффекта убил во время ссоры свою мать, а когда осознал, что натворил, решил покончить с собой.
Написав предсмертную записку, он открыл газ, чтобы отравиться, но по какой-то причине передумал, однако сил хватило только на то, чтобы взять полотенце.
До сего момента все сотрудники, участвовавшие в расследовании, были единодушны. Горячие споры возникли только по одному вопросу: отчего произошел взрыв? Конечно же, зажигалка фигурировала в деле, но никто не мог ответить, зачем покойному нужно было ее зажигать?
Было много версий, пока старшего группы не «осенило»: покойный надышался газа, уже мало что соображал и, захотев закурить, чиркнул зажигалкой…
Сроки поджимали, начальство давило, и все согласились с этой версией. Дело закрыли и сдали в архив.
В Москве подмены никто не заметил, и новоявленный Григорий с удвоенным рвением стал делать себе карьеру. Когда он занял пост помощника Президента, то вознамерился извлечь максимальную пользу из новой должности.
Григорий Ефимович прекрасно понимал, что в своем новом качестве он маячил, будто манекен в витрине, а потому нуждался в партнере, который бы имел не только большой вес в стране, но и обладал бы серьезными денежными средствами.
Кто ищет, тот всегда найдет. На ловца и зверь бежит. Однажды на каком-то приеме Григорий познакомился с Беликовым. Эти двое не могли не встретиться и не сойтись, ибо оба были умны, больны неизлечимой страстью к большим деньгам, а главное, существовали вне самых либеральных норм морали, иными словами, были в высшей степени аморальны. Банкир по всем параметрам подходил для партнерства: Велихов ворочал огромными деньгами, а Григорий обладал информацией, которая нередко бывает гораздо дороже денег, а значит, может стоить БОЛЬШИХ ДЕНЕГ.
Встретившись пару раз с Велиховым в неформальной обстановке, Григорий откровенно предложил партнерство, и тот согласился без колебаний. Используя информацию, вовремя полученную от Григория, банкир провернул несколько удачных операций, и у его партнера появился солидный счет в швейцарском банке.
Они тщательно скрывали свои отношения, а на людях были друг к другу вполне индифферентны, и многие даже были уверены, что один недолюбливает другого.
Все шло своим чередом, пока четко налаженный механизм выкачивания денег из частных предпринимателей не оказался под угрозой полного развала.
Непокорность какого-то «вшивого афганца» могла сокрушить материальное благополучие, о котором Морозов-Лаврентьев мечтал с юных лет.
Этого Григорий стерпеть никак не мог, а когда узнал, что любые иные методы воздействия не дали результата, распорядился устранить главу «Герата» физически. И одобрил вариант автомобильной аварии, который не сработал: Вишневецкий остался жив.
Всегда превосходно чуя опасность, Григорий стиснул зубы от злости, но приказал не торопиться с организацией второй попытки, а выждать некоторое время, чтобы авария подзабылась. И наконец сообщение: Вишневецкий в реанимации, в очень тяжелом состоянии.
Узнав о его смерти одним из первых, Григорий Ефимович пришел в такое благостное расположение духа, что некоторые сотрудники в шутку любопытствовали, не влюбился ли помощник.
Минуло некоторое время, и вдруг звонок Велихова:
— Извините, Григорий Ефимович, но я должен вам сообщить, что «автомобильная история» не закончилась.
— Что такое?
— Некто проявил странный интерес к автосервису.
— Некто? Так трудно выяснить его имя? — язвительно спросил Григорий.
— После проявленного интереса у непосредственного исполнителя отнялась речь и парализовало руки: ходячий труп.
— Тогда чего вы беспокоитесь? Теперь он ничего не сможет рассказать. Радоваться нужно: нет человека — нет проблемы.
— С удовольствием разделил бы ваш оптимизм, если бы твердо был уверен, что он не успел поделиться своими знаниями до того, как потерял дар речи, — с тревогой пояснил Велихов, а мысленно покрыл матом этого «выскочку», как он называл про себя Лаврентьева.
— Значит, нужно позаботиться о том, кто был связан с этим онемевшим, или я не прав, уважаемый Аркадий Романович?