Когда об убийствах сообщили Мише Муссолини, тот рассвирепел. Много нехороших слов наговорил он звонившему, но, глянув на гостя, сидевшего под пальмой, поймав его взгляд, прикусил язык. Гость был непростой, Крест. Он ни о чем не стал расспрашивать, лишь вопросительно глянул, и Муссолини поведал ему, что в Татарке обнаружены два трупа – хозяина хаты Француза и охранника и найден один раненый, с перебитым позвоночником. Он-то, придя в себя, и рассказал, что побывал в особняке Француза мастер спорта по карате Володька Байбаков.
– Причина? – коротко спросил Крест, глянул на Муссолини и приказал: – Звони.
Через несколько минут Крест, подняв трубку параллельного телефона, уже имел некоторое представление о причине появления Байбака в доме Француза.
– Не сын ли это Ашота Захаряна? – спросил он, кладя трубку.
– Он.
– Я знал Ашота. Он был честный человек. Думаю, таковым был и его сын. – Крест помолчал и добавил: – Завтра в десять утра мастер по карате должен быть здесь. Привезешь на моем «линкольне». С почетом.
В десять Володька прибыл на виллу Муссолини в белоснежном «линкольне», вошел в гостиную, где за столом сидел худой человек с пронзительным взглядом. Он махнул рукой, и Муссолини моментально исчез. Беседа была долгой, не менее двух часов. Муссолини несколько раз подходил к дверям, прислушивался, но войти не решался. Наконец Крест соизволил вызвать его телефонным звонком.
– Закажи два билета на самолет в Москву. Вылетаем сегодня, – приказал Крест.
– Второй на кого? – справедливо поинтересовался Муссолини.
– Дайте ему паспорт, Владимир Алексеевич, – обратился к Байбаку Крест.
Вернулся Володька в Татарку нескоро, через два месяца. Он побывал не только в столице, но и за рубежом, сделал небольшой вояж по западным странам. Неизвестно каким образом обратил Крест Володьку Байбакова в свою веру, но вернулся Байбак в Татарку совершенно другим человеком. Теперь он был уверен, что Россию от окончательного разора и уничтожения могут спасти лишь люди, подобные Кресту. Байбака встретили в аэропорту самые уважаемые люди во главе с Мишей Муссолини и с почетом повезли в тот самый особняк, который когда-то занимал Женька Француз.
Справедливости ради надо сказать, что Байбак многое изменил в Татарке. К примеру, на рынках появились торговцы-славяне, тогда как при Французе торговали сплошь «лица кавказской национальности». Раз и навсегда был устранен беспредел, связанный с рэкетом. Брали, разумеется, не без этого, и брали немало, но на счетчик уже не ставили.
Более того, видя затруднительное положение того или иного бизнесмена, выручали материально, если дело того стоило, для чего была создана комиссия, состоящая из грамотных экономистов и юристов. На дух не переносил Байбак насильников и разного рода извращенцев, спрос с таких был очень строгим. Делали либо инвалидом на всю оставшуюся жизнь, либо убивали. Деньги в общак с базаров и торговых точек капали аккуратно и в срок. Но то был крохотный ручеек по сравнению с теми миллионами, которые широкой рекой текли в карманы главарей криминального мира, вырученными от торговли наркотиками, а с началом чеченской войны и торговли оружием, танками и ракетами. Татарка превратилась в своего рода отдельный регион со своими правилами, законами и порядками. Кое-кому такое положение не нравилось, но оно было по душе Кресту, а потому все до поры до времени молчали.
Старший лейтенант милиции Сидорчук вышел на верный след. Коршун действительно приехал в Татарку и пошел не в свой дом, не к отцу с матерью, а прямиком в особняк Байбака. И Владимир его принял, да и не мог не принять, на одной ведь улице выросли, трое их было, друзей закадычных, Байбак, Ленька Грищук и Жора Захарян. Убили Жору, один Коршун остался, на которого, как на себя, мог положится Владимир. Он и в органы-то его отпустил после долгого раздумья, но нужен был в УВД свой в доску человек. Выслушав рассказ друга, Байбак прямо и без обиняков сказал:
– Ты попал, дружище. И попал круто.
– Значит, помочь ты мне не можешь? – помолчав, спросил Коршун.
– Я этого не сказал.
– Может, к Кресту. И, как на духу, все выложить? – оживился Коршун.
– Мы не знаем, что предпримет Супрун. Вернее всего, обратится в прокуратуру… Чего лыбишься? Не в нашу. Он не дурак. А вообще-то я просил тебя быть подальше от подобных дел.
– Я же на службе! Приказал старлей – и пошел!
– Что за человек старший лейтенант Сидорчук? – помолчав, спросил Байбак.
– Да как тебе сказать… – призадумался Коршун. – Прошел Афган, говорят, будто в Африке побывал до того, как к нам в УВД перейти, служил в спецвойсках…
– А по характеру каков?
– Руку в пасть не клади, откусит! Что это ты старлеем заинтересовался?
– Он старший, с него и спросят. А если уже спросили, то куда он может податься? Ему известно, что ты из Татарки?
– Я много не болтал, но ведь мое личное дело он, конечно, просматривал.
– А то, что друзья мы?
– О тебе разговора не было. А нагрянет он в Татарку, больше некуда. Вместе с Димкой. А может, и спецотряд бросят. Откуда мне знать…
– Поживешь пока здесь, – решил Байбак. – А там посмотрим.
– К Кресту бы, – повторил Коршун.
– От Креста ты уже не выйдешь, – сухо ответил Владимир. – Если автоматик твой попадет куда следует, перевернут опера все управление.
– Будто ничего ни у кого раньше не пропадало! – возразил Коршун.
– Целые вагоны пропадали, но то, что в них было, ни за кем не числилось. Ощущаешь разницу?
– В Чечню рвануть?
– Один уже рванул. Ворончук Петро. Привезли с пулей в животе… Погоди, Леня! Откуда ты взял, что зама ФСБ пришил Сидорчук?
– Болтали мужики…
– В Чечню-то отправили Ворончука.
– Видать, наклепал кто-то на старлея. Он мужик неудобный, ершистый.
– С тобой все ясно, – усмехнулся Байбак. – Получил плюху – и отключился, а вот со старлеем дело посложнее. Предположим, сидим мы, перед глазами монитор, человек маячит. И вдруг исчезает.
– Недоглядели. Бывает.
– Бывает всякое, – согласился Байбак. – Хотя и не должно быть. На клумбе, говоришь, цветы были помяты?
– Да, следы были заметны! Шел он к забору.
– Точно к забору? Не к проходной?
– Точно.
– Сколько же времени они на монитор не глядели? Три, четыре, пять минут?
– Около этого…
– Через забор сигать Супрун не стал, видимо, знал о сигнализации. Направился к проходной, к тебе, родимому… Далеко проходная от особняка?
– Метров полста.
– Я и говорю, не меньше пяти минут ушло у Супруна, да прибавь времечко на плюху… Ты-то, Ленька, как оплошал?