– На поминки я не ходил, – сказал Володя. – А что, надо было?
– Детский сад! – взорвался Слава. – Нет, Борисыч, забирай его себе, а я беру свои слова назад… Не нужен нам такой! Чему ж ты здесь выучился, если не знаешь, что именно на поминках проще всего разговорить убитого горем человека. И все у ее стариков можно было узнать про покойницу, а ты – прошлепал!
– Полегче, – сказал я, сознавая тем не менее его правоту. – Не ори мне на молодые кадры.
– Еще учит нас! – все не мог уняться Грязнов. – Ах, подайте мне его пальцы на его винтовке! А может, тебе подать его самого? На блюдечке с голубой каемочкой?
– Так я разговаривал с родителями! – даже покраснел от такой несправедливости Володя. – Они мне все про нее рассказали. Прямо там, когда возвращались с кладбища.
– И ты молчал? – спросил я.
– Так не о чем пока говорить, – сказал Володя, уже багровея до мочек ушей. – Они пригласили к себе. За город. Дали адрес. Сказали, будто есть там какие-то бумаги, которые она как-то ночью привозила… Они пригласили меня на послезавтра.
– Ну да, им нужно прийти в себя… – пробормотал я, глядя на Грязнова, которого убил бы, кажется.
– Ну ты хоть сказал им, что эти ее бумаги нам нужны для поиска убийцы? – спросил Слава, чтобы хоть как-то оправдать свой гневный выпад.
– Конечно, – кивнул Володя. – С этого и начал.
– Фу… – поднял обе руки вверх Слава, сдаваясь. – Ну мир, мир! Недооцениваем молодежь, есть такой до сих пор не изжитый недостаток. Учтем при дальнейшем с вами общении.
Он обнял моего ученика, и я ощутил что-то вроде укола ревности.
– Так что ты там говорил про винтовку с пальцами? – спросил Слава примирительно. – Что там не совпадает? И как оно может не совпасть?
– Я про другое, – сказал Володя. – Он не мог ее убить. Других мог. Ее – никогда. В этом мое убеждение. Я разговаривал с ее друзьями. Только маньяк, человек, который ее не знал, способен на такое. А он не был маньяком. Как вам объяснить, не знаю…
– Где уж нам, – попробовал обидеться Слава, и в это время раздался звонок.
– Константин Дмитриевич, не иначе! – сказал Слава. – Я теперь его звонки различаю не хуже тебя. Может, не снимать трубку?
Только этого не хватало. Я протянул руку к аппарату.
– Не снимай! – почему-то шепотом сказал Слава. – Он поймет. А то сейчас объявит официально… А так у нас будут еще сутки.
Конечно, об этом не могло быть и речи. Тем более на глазах подрастающего поколения. Что Володя обо мне подумает?
Я поднял трубку.
– Распоряжение генерального прокурора о передаче дела уже у меня, – произнес Костя скороговоркой. – С сегодняшнего числа. Но могу довести до вашего сведения и завтра. Ты хоть знаешь подробности?
– Догадываюсь, – сказал я. – Значит, сутки у меня есть?
– А что, обозначился какой-нибудь прорыв? – спросил Костя дрогнувшим голосом. (Всегда ведь за меня переживал.) – Если замаячит какой-нибудь свет в конце тоннеля, считай, я тебе ничего не говорил. Возьму на себя. Скажу – закрутился с сотней дел и забыл довести до сведения следственной бригады.
– Вот именно! – сказал я. – Прежний генеральный много чего начудил: скрывал и терял важные документы. И что? Взятки гладки.
– Значит, я тебе ничего не говорил? – спросил Костя предупреждающим тоном.
– Тебе виднее, – ответил я и положил трубку.
Слава и Володя вопросительно смотрели на меня. А что я им мог сказать? Повесил Косте лапшу на уши о каком-то прорыве… Он-то меня простит, а вот вышестоящее начальство простит его едва ли.
Так где он, этот прорыв? Ну съездит Володя к родителям убитой девочки – и что? А если ничего? Что можно такого хранить у папы с мамой дома? Должна была понимать, кажется: найдут и там, если кому приспичит.
А искать ее бумаги есть кому. Вот и Володя что-то сказал насчет пальцев на винтовке, которую мы в глаза не видели…
– Ну и что из этого следует? – спросил неугомонный Слава, устроивший только что товарищу по бригаде форменный разнос. – Не одолжил ли кто-нибудь у него винтовку на вечерок, журналисточек пострелять?
– Примитивно рассуждаете, Вячеслав Иванович! – сказал я. – Конечно, гипотетически возможно, что его винтовкой воспользовались, чтобы свести счеты. Ведь искать будут все равно его, владельца этого дальнобойного оружия. Вопрос: кто и как? Выкрали на ночь, подложили под утро? И он им потом воспользовался, чтобы свести счеты с этим разлучником Горюновым? Может такое быть?
– Похоже на то, – кивнул Слава. – Твоими бы устами чай пить! С сахарином. Не такой это человек, твой Тягунов. Или вы уже сомневаетесь, Александр Борисыч, что это он?
– Ничуть, – пожал я плечами. – Но ведь он тоже наделал ошибок. Заявился в театр, хотя его ловили по всему городу. С самого начала, помнится мне, Вячеслав Иванович, вы настаивали, что, будучи классным стрелком, наш искомый клиент не является одновременно хорошо подготовленным киллером. А больше всего мы делаем ошибок, когда впутываем в свои дела женщину.
– О! – поднял палец Слава. – Запиши где-нибудь, – сказал он Володе. – На профессорских лекциях в МГУ такого не услышишь. Ну дальше, дальше… Шерше ля фам – что?
– Откуда я знаю, – буркнул я. – Вот где наша примадонна, я вас спрашиваю? Все говорит о том, что ее бывший муж застрелил ее прежнего любовника… А я второй день не могу ее найти. В театре утверждают, будто заболела. Ее заменяют в спектаклях. Где она, никто не знает.
Алла беспрерывно курила, сидя в постели, прислонившись к спинке кровати. Павел расхаживал по комнате, продолжая рассуждать.
– Почему после моего звонка тебе кто-то влез в мою квартиру, еще до того, как я вернулся вместе с тобой? Значит, твой телефон прослушивают.
– Кто? – спросила она. – И сядь наконец. Можешь объяснить: кто? Следователи? Этот Турецкий?
– Не знаю. – Он продолжал метаться по комнате. – Они взяли мою винтовку… И стали из нее убивать. Значит, не Турецкий.
– Да, а ты сразу подумал на меня, – усмехнулась Алла и поправила подушку за спиной. – Зачем им твоя винтовка?
– Уже говорил… – раздраженно сказал он. – Чтобы свалить на меня свои разборки. Пулю посылают на анализ, смотрят под микроскопом…
– Думаешь, мне это интересно? – фыркнула она. – Я все равно в этом ничего не понимаю.
– Короче, чтобы следователи решили, будто в девушку стрелял я! – Он остановился посреди комнаты.
– А ты не кричи. – Она нервно дернула плечом. – Раньше ты таким не был. Хоть не кричал на меня.
– Потому ты и поспешила с разводом?
– А ты злопамятный, – сказала она. – А разве так не лучше? Как сейчас? Мы же никогда не были любовниками. Сразу стали мужем и женой. Представляешь, сколько мы потеряли времени? Сейчас ты – мужчина. Сильный, опасный. Такие мужчины редкость. Недавно у меня был сущий теленок. Младенец. Сейчас всюду таскается за мной и ноет, ноет. Хоть в театре не появляйся. А у тебя кто был за это время? Какая-нибудь черкешенка? Или чеченка?