Еще на лестнице он услышал звуки музыки, вернее, оголтелого рева, рвущегося из его квартиры. В комнате, которую делили Павлик и Надя, надрывалась магнитола. Павлик сидел на кухне, за покрытым клеенкой столом, заваленным учебниками.
— Привет! Ты что здесь расположился?
— Здрасте, дядя Витя. А где мне? Надя музыку врубила, попробуй там заниматься… А мне послезавтра контрольную переписывать. Опять завалю, — буркнул он.
Виктор прошел в комнату.
— Надя!
Дочь сидела спиной к двери. Пахло маникюрным лаком.
— Надежда!
Опять никакой реакции. Виктор выдернул шнур из розетки. Дочь обернулась. Глаза ее злобно блестели.
— Что?! Ты чего выключил? Я же слушаю.
Пальцы с ярким лаком торчали в стороны.
— Ты мне пальцы-то не разводи, как бандюган! С тобой отец разговаривает!
— Я и не развожу! Я маникюр делала. Ты что орешь-то на меня?
— Так ты иначе ничего не слышишь! У тебя здесь козел какой-то на всю квартиру мяучит!
— Это не козел, это Лагутенко!
— Мне плевать, кто он! Почему Павлик на кухне занимается? Сейчас Галя придет, что она скажет?
— А мне плевать, что Галя скажет! Ты ее спроси, она мне поесть оставила что-нибудь?
— В смысле?
— В конкретном! Павлику суп в ковшике, на сковородочке кашка гречневая с котлеткой. А мне? Я из училища пришла, в холодильнике пусто, на плите пусто.
— Макароны бы сварила, картошки бы поджарила. Не маленькая!
— Ага! Я уже как-то варила. Она потом неделю зудела, что макарон не напасешься! Она меня голодом уморить хочет!
— Что ты несешь? Как тебе не стыдно?
— А тебе не стыдно, что твою дочь голодом морят? Она за своего сына загрызет кого хочешь, а ты за родную дочь…
Дверь в комнату отворилась. На пороге стояла Галя.
— Галочка? А мы и не слышали, как ты вошла… — заискивающе произнес Виктор.
— Зато я все слышала, — ледяным тоном произнесла Галя. — Почему Павлик сидит на кухне?
— Ему там удобнее, наверное. К еде поближе, — сверля мачеху ненавидящим взглядом, ответила Надя.
— Это кто же тебя голодом морит? В морозилке пельмени лежат.
— Ага, кому-то котлетки домашние, а кому-то пельмени из котят?
— Твоя мать на тебя ни копейки не высылает. Высылала бы, всем бы на котлеты хватало!
— Моя мама меня вырастила одна, без папочки!
— Надя! Ну что ты? Я же всегда алименты… И приезжал, и подарки…
— Подавись ты своими подарками! Вечно все на размер меньше или то, что уже не носит никто. Лишь бы птичку себе поставить, какой я хороший папа!
— Вот! Ты видишь? Ты видишь, как она ее воспитала? Она ведь не только меня, она и тебя ненавидит!
— Галочка! Не нервничай!
— Не нервничай? Да я скоро с ума сойду!
Жена выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Виктор кинулся за ней. Надя уставилась в окно, глотая слезы.
Нережко помогал жене разгружать пакеты.
— Вот, курица — девяносто пять рублей. Сосиски на пятьдесят. Овощи — еще полтинник. Масло, чай, сахар, кофе, печенье. За квартиру заплатила, телефон. Одних счетов междугородных на две сотни. Это она мамочке своей названивает, жалуется. Вот, колготки купила — это все, что я могу себе позволить, — голос ее зазвенел.
— Так купи еще! Купи, Галочка!
— На что? На что купить? Почти вся твоя зарплата ушла, а еще неделя до моей. Мало того, что все на своем горбу принесла… — она принялась чистить картошку. — Вот, жаришь, паришь, стираешь и ни слова благодарности. Правильно мне мать говорила, хочешь горя, выходи за мужика с ребенком. Мачеха всегда плохая будет, что бы ни делала, как бы ни старалась…
— То-то вы, тетя Галя, исстарались вся! — послышался из передней злобный голос Надежды.
— Уйми ее! — взвизгнула Галя.
Виктор кинулся в прихожую.
Надя пыталась надеть куртку и все никак не попадала в рукав.
— Ты куда?
— В общежитие, на день рождения.
— А ужин? Подожди, сейчас ужинать будем.
— Обойдусь. Добрые люди покормят.
Виктор сунул ей в карман сто рублей.
— Когда вернешься?
— Поздно.
— К двенадцати возвращайся, ладно? Я волноваться буду.
— Неужели? — откликнулась с лестницы Надя…
Они лежали в постели. Виктор потянулся к жене, нежно погладил спину, уткнулся лицом в волосы.
— Галя, Галчонок, ну повернись! Ну что ты мучаешь меня! Уже неделю… Я же живой человек.
— Я тоже. Живой человек, а не кухонный комбайн, — проговорила Галя в стену.
— Что мне сделать, чтобы ты оттаяла?
— Сам знаешь.
— Но не могу же я ее из дома выгнать! Не могу! Она моя дочь! Ты же знала, что у меня есть дочь, когда замуж шла?
— Я знала, что эта дочь живет в другом городе. И вот на тебе: привозят незнакомого человека, да и не человека, а волчонка, и сажают на шею. Корми, обстирывай, выслушивай гадости!
— Ей тоже тяжело. Она меня к тебе ревнует. Это возраст…
— А у меня что? Нет возраста? Еще лет пять — и смотреть будет не на что. Я для себя пожить хочу и для своей семьи. А она всех нас съест!
— Опять ты про еду…
— Я про все. Вон, уже полночь — и где она? Ей плевать, что ты волнуешься, что мы не спим. Я не могу так жить, это хуже коммуналки. Там хоть какие-то правила общие существуют. А у нас беспредел полный. Она нарочно Павлику заниматься не дает… — она вдруг горько, как девочка, расплакалась. — Ты должен как-то решить все это…
— Я обещаю, обещаю, — покорно проговорил Нережко.
— Нет, ты мне этих слов не повторяй, я их уже слышала, эти твои обещания. Освободи меня от Нади, слышишь! Сними ей комнату.
— На какие?..
— Мне плевать, на какие!.. Заработай, если ты мужчина! Или мы с Павликом уйдем к моей маме.
— Нет, не надо! Я что-нибудь придумаю! Только не уходи, Галя. Я без тебя жить не смогу, правда.
Галя молчала. Виктор встал, подошел к окну, закурил в открытую форточку.
Действительно, нужно что-то делать! Он, по вечной русской привычке, все же надеялся, что ситуация рассосется как-нибудь сама собой. Галя потихоньку привыкнет к падчерице. Надя оттает, не будет смотреть волчонком на собственного отца и его новую семью. Хотелось, чтобы все жили вместе, в любви и дружбе. Но это, видно, из области фантастики. И если уж выбирать, он выбирает Галю. Без Гали жизнь теряет смысл. Короче, Надю нужно отселить. Она сама поймет, что так лучше. И бывшая жена будет дочери деньги высылать. А то действительно посадила на шею и смоталась. Иначе все это добром не кончится.