Кто-то из коллег Марии припомнил, что однажды на какой-то вечеринке она бахвалилась, будто немалые деньги в какую-то «ясновидящую» вложила, чтобы присушить Толчева к себе. И не просто присушить, а чтобы он с женой своей развелся да детей своих бросил. Кто-то из женщин пристыдил ее тогда, однако она только фыркнула в ответ, заявив прилюдно, что это только москвичам паскудным, которым, только потому, что они, козлы, имели счастье родиться в российской столице, само все в руки идет, а им, тем, которые несут на себе клеймо лимитчика, приходится драться за каждую пядь московской земли. И то, что она осчастливит собой еще одного лысеющего пердуна...
Короче, мичуринский лозунг. Нельзя ждать милостей от природы, взять ее – вот наша задача. В данном случае жизненная установка Дзюбы. В редакции ее почему-то никто не помнил как Толчеву, а знали как Дзюбу.
И в то же время Мария вроде бы малость остепенилась, когда вышла замуж за Толчева. Видимо, боялась сорваться в откровенный загул, что было бы чревато для нее серьезными последствиями. И врагов своих боялась, и подружек, которые были бы рады сдать ее со всеми потрохами новоиспеченному муженьку. Здесь и зависть была, и ненависть к более удачливой «лимите», которая буром перла к намеченной цели и уже почти достигла ее. По понедельникам наезжая в Чехов (как только Мария вышла замуж, редактор, видимо по просьбе Толчева и его московских друзей, возвел ее в ранг собкора, освещающего культурную жизнь российской столицы), Мария хвасталась, что уже считается едва ли не своей в столичном бомонде, и еще немного...
О ее дальнейших планах покорения российской столицы можно было только догадываться.
Казалось бы, остепенилась малость бабенка, чтобы выйти на новый, более качественный виток, однако не тут-то было. Ее коллеги по работе рассказывали, что, как только Мария появлялась в редакции, она тут же бросалась к телефону и начинала упорно дозваниваться кому-то из своих мужиков. Но его, видимо, частенько не бывало дома, Мария начинала злиться и время от времени крутила телефонный диск до тех пор, пока там, куда она звонила, не снимали трубку.
«А почему вы думаете, что она звонила именно по домашнему телефону?» – заинтересовавшись неуловимым абонентом Марии Толчевой, спросил Агеев.
«Ну а как же иначе! – тут же просветила его молоденькая журналисточка. Ей, по всей видимости, не давали покоя любовные похождения Марии, которая вроде бы как и годами постарше была, к тому же считалась замужней женщиной, а вот поди ж ты... Успехом у мужиков пользовалась таким, что только ахнуть да позавидовать можно было. – Она, Марийка наша, когда дозванивалась до него, то всегда спрашивала: „Ты сейчас дома? Хорошо. А где до этого пропадал?..“
Это была довольно серьезная информация, тем более, как удалось выяснить Агееву, Мария к этому времени старалась порвать компрометирующие ее связи не только с прежними любовниками, но и с теми воздыхателями, которых она держала при себе на всякий случай.
«А она его называла как-нибудь?» – сразу же насторожился Агеев.
«А как же! – хмыкнула грудастая молодуха, мечтавшая, похоже, ухватить по жизни не меньше чем „прынца“. – Мы еще смеялись как-то, когда Машка, так и не дозвонившись, так трубку телефонную об аппарат треснула, что он, бедняга, едва на куски не разлетелся. А кто-то даже продекламировал: „Уж полночь близится, а Германа все нет“.
«Значит, Герман?»
«Да».
«И больше об этом Германе ничего не известно?»
Молодуха пожала было своими наливными плечами, как бы говоря тем самым, что же она, Машка, дурой, что ли, полной была, чтобы уже замужем за таким фотокором, как Толчев, в свои любовные утехи всю редакцию посвящать, однако мгновение спустя все-таки вспомнила:
«Не знаю, интересно вам будет или нет, но однажды один благодарный предприниматель бутылку коньяка принес, и мы выпили после редколлегии по рюмахе. Как раз тогда и Машка в редакции была и пыталась дозвониться до своего Германа.
А кто-то из наших девочек возьми да и спроси Машку, чем же это он так приголубил ее, что она ради него даже из Чехова уезжать не хочет. A Машка-то сначала покосилась на нас презрительно, но потом рюмаху коньячка махнула да и говорит: «Завидовать будете, когда узнаете, но если честно...
В общем, и сама не знаю чем. Молодой, сильный и красивый, а в постели нами крутит так, что...
В общем, девоньки, кажется, запала я на него».
Молодуха помолчала, видимо вспоминая нечаянное признание Марии, и добавила:
«Тогда ее еще спросил кто-то из девочек, что, мол, с муженьком твоим не сравнить? На что она только рукой махнула да попросила еще рюмашку налить».
Восстанавливая в памяти этот разговор, Агеев понимал, что ничего нового командировка в Чехов не дала, кроме, пожалуй, дополнительного подтверждения, что убийство Марии Толчевой не было дикой случайностью, а явилось логическим завершением того образа жизни, который все эти годы вела дочь Павла Богдановича Дзюбы. Любвеобильная, не умеющая, а может быть, и не желающая контролировать свои чувства и желания, Мария жила, как хотела.
В том, что ее замочили из-за ревности, Агеев уже не сомневался, но кто именно? Тот, молодой, сильный и красивый, к которому Мария рвалась, обрывая телефонные провода, или все-таки брошенный ею телевизионщик, воспылавший неутоленной ненавистью как к самой Марии, так и к ее более счастливому избраннику?
Третьего пока что Агеев не видел.
Когда до Москвы осталось два или три перегона, Агеев посмотрел на часы – восемнадцать сорок. Ехать в «Глорию» уже не имело смысла, он, раздумывая, кому лучше позвонить – Голованову или все-таки Турецкой, достал из кармана мобильник.
Ирина Генриховна словно ждала его звонка.
– Филипп? Рада вас слышать. Удалось что-нибудь накопать?
«Накопать...» – невольно хмыкнул Агеев. Судя по всему, двадцать лет, прожитые со следователем Генеральной прокуратуры России, оставили и на этой интеллигентной дамочке свой отпечаток. Не хватало еще ввернуть в разговор такое словечко, как «колоться», да еще парочку расхожих в ментовской братии фраз, и все – считай, родился на свет божий еще один сыщик, следователь, а то, глядишь, и прокурор.
– Да как вам сказать... – негромко отозвался Агеев. – Кое-что, конечно, есть, удалось разговорить ее коллег по газетенке, но...
– Что, есть необходимость поработать в Чехове?
– Да. И как мне кажется, в одну поездку не управиться.
– Так надо было остаться, – резонно заметила Ирина Генриховна, видимо напрочь забыв, что Чехов – это не Москва и с номерами в гостинице в этом подмосковном городишке не так уж и вольготно, как в российской столице. – Кстати, – спохватилась она, – вы сейчас где? Все еще в редакции?
«Ага, держи карман шире», – сам про себя пробурчал Агеев, однако вслух произнес:
– Да нет, из редакции я уже давно уехал. А сейчас подъезжаю к Москве. Электричкой, – резонно заметил он и добавил: – А что касается Чехова... Можно, конечно, и одному сюда вернуться на пару дней, но...