Нерешенный вопрос, как, черт побери, она связана со Стасовым, был, конечно, хуже всего.
На крыльце Генпрокуратуры девчонка успела сказать, что ее мама пропала тринадцать (13!) лет назад. И она думает, что она жива. Бредовая история. Скорей всего, какие-то девичьи фантазии. Такой возраст — перестала находить общий язык с братом, с отцом и выдумала, что мать жива. Отчего же тогда беспокойство? От этой пресловутой дамы — от госпожи интуиции?
Но в данный момент она Турецкому ничего не подсказывала.
И еще одна странная вещь, подумал он, пряча листки в сейф. Сейчас все фотографируются постоянно. «Мыльниц» — как грязи, цифровые фотоаппараты в моду входят. У средней московской семьи прирост фотографий за год обычно измеряется десятками карточек. Да и десять — пятнадцать лет назад было ненамного меньше. А у этих только одно семейное фото. Хотя, может быть, папа по каким-то одному ему ведомым причинам уничтожил все семейные фотографии? А что, вполне.
Турецкий сел за рабочий стол, взял чистый лист бумаги и попытался нарисовать портрет девочки. Рисовальщик из него был неважный, и через пару минут смятая бумага полетела в корзину. Попробовать, что ли, фоторобот составить? Нет, это самый окольный путь. О! Все гениальное просто.
Турецкий энергичным шагом вышел из кабинета и спустился вниз — в службу безопасности. Через десять минут он уже просматривал записи наблюдения с камеры, установленной прямо над входом. Ведь он же разговаривал с девчонкой перед входом, она должна быть как на ладони!
Через двадцать минут Турецкий понуро шел обратно. Это было удивительно, но тем не менее он видел это своими глазами — тоненькая девчонка все время стояла так, что он сам, А. Б. Турецкий, крупный фактурный мужчина, заслонял ее от камеры наблюдения. Полное фиаско.
Александр Борисович вынул из кармана мобильный телефон и позвонил дочери — на мобильный же телефон. Стандартный голос сообщил, что абонент недоступен, и порекомендовал позвонить позднее. Тогда Турецкий позвонил жене на работу. Там ему сказали, что у Ирины Генриховны сейчас урок. Сольфеджио, будь оно проклято. А перерыв? Перерыв будет через полчаса.
Ну что же, полчаса он использовал небесполезно. Во-первых, пошел пообедать, потому что было уже пора. Во-вторых, в столовой выслушал от двух сослуживцев последние сплетни — обе касались нового генерального. Одна была о том, что он рогоносец и двойняшки у его молодой жены совсем не от него. А вторая о том, что молодая жена — это вообще фикция, необходимая закоренелому холостяку для карьерного роста, и что таково было условие человека, который лоббировал генерального на его нынешнюю должность, — большого человека, занимающего скромную должность в многочисленном аппарате президента. В общем, аппетит у Турецкого испортился. Обедать он не стал, вернулся в кабинет и снова позвонил жене. На этот раз он застал ее в учительской.
— Ира, у Нинки на работе есть телефон?
— В «Макдоналдсе»?
— Ну да.
— А что случилось? — заволновалась Ирина Генриховна.
— Ничего. Просто скажи: телефон там есть или его там нет? Вернее, можно ли ей туда позвонить, так чтобы ее позвали, а не задавали всякие идиотские вопросы, вот как ты сейчас?
— Саша, точно ничего не случилось?
— Ты мне дашь номер или нет?
— Записывай…
Турецкий позвонил в «Макдоналдс», и там картина повторилась.
— Турецкая сейчас занята, — сказали в трубке. — Позвоните через полчаса.
— Понятно, — протянул Александр Борисович и подумал: важные мы, однако, люди, Турецкие. — А что у нее? Сольфеджио?
— Что? — удивилась трубка.
— Ничего. Передайте ей, пусть сама перезвонит. В Генеральную прокуратуру.
Дочь перезвонила через несколько минут.
— Папка, ты чего хулиганишь? Напугал тут всех.
— Не шуми. Может быть, я так твой статус подниму. Сделают тебя каким-нибудь менеджером-шменеджером.
— Ну ладно, у меня мало времени. Что ты хотел?
— Увидеться. Если я приеду, накормишь обедом? Посидишь со мной?
— Издеваешься? В «Макдоналдсе» самообслуживание. И если я с клиентом присяду, меня завтра уволят!
— А кто узнает? У вас что, начальство по залу все время ходит? Мы где-нибудь в закуточке устроимся…
— Ну ты как маленький! Начальство не ходит, но ему быстренько настучат. У нас тут — тоталитарная секта. Ой, что это я болтаю? — испугалась Нинка. — Не обращай внимания, это ерунда, конечно. Вечером дома поговорим, ладно?
— Подожди. Помнишь, ты должна была форму лицея носить, но не стала? Что это была за форма?
— Форма как форма. Дурацкая форма.
— На ней был какой-нибудь ваш фирменный знак?
— Был, кажется.
— Из тебя клещами все тянуть приходится. Какой?
— Буквы «АГ» на лацкане пиджака. Типа Александр Грибоедов. Все?
— А пиджак какого цвета?
— Синий, синий пиджак! Ну папа, мне работать надо!
— Тебе перерыв полагается?
— Через час с четвертью.
— Никуда не уходи, я за тобой заеду.
Через час он был в «Макдоналдсе», а двадцать минут спустя они с дочерью сидели в уютном подвальчике под названием «Сапожок». Скатертей на деревянных столах не было, меню отличалось ассортиментом исключительно русской кухни. Это напомнило Турецкому ресторан «Пушкинъ» — на Тверском бульваре, который он с друзьями облюбовал несколько лет назад. Только цены там были на порядок больше, а посетители совсем другого рода. А так, что же… Зато сейчас в «Сапожке», глядя, как дочь уминает тарелку борща с пампушками, он был почти счастлив.
Турецкий дождался, когда она отодвинула тарелку и перевела дух. Сказал:
— Сколько человек у тебя в классе?
Нинка округлила глаза:
— Что это ты вдруг?
Удивляться было чему. Турецкий знал, что удочери в школе, то бишь в лицее, всегда все нормально, и этой темой в ее жизни не интересовался.
— Я тебе опишу одну девочку, а ты скажешь, кого она тебе напоминает. Она может быть твоей одноклассницей, однокашницей или даже подругой.
— Она кого-то завалила?! — восхитилась Нинка. — Или организовала контрабас наркотиков?
— Что за выражения, барышня!
— Подумаешь, ты сам всегда так говоришь… И что значит — однокашница?
— Это человек, с которым учишься не в одном классе или одной группе, но где-нибудь рядом. По крайней мере — одновременно в одном учебном заведении. А что, сейчас разве так не говорят?
— Не-а. У нас, по крайней мере.
— Ладно. Теперь слушай внимательно.
Через минуту вилка, которая перед тем энергично разделывалась с котлетой по-киевски, застыла воздухе, а затем легла на тарелку. Нинка почесала татуировку.