— Кто это? — не понял Александр.
— Она по делу Калашникова.
— А, ну как же! А где она?
— Внизу, звонит с проходной.
— Понял. Распорядись, пусть пропустят.
Турецкий неожиданно для себя разволновался как школьник.
Девушка вошла, худенькая, большеглазая, в синем комбинезончике, обтягивающем немаленький животик.
Александр засуетился вокруг нее, не зная, как усадить, чем угостить.
— Чаю, кофе?
— Не, мне нельзя, — замотала Толовой Катя. — Я что пришла… — Она покраснела, но справилась с волнением и быстро заговорила: — Тетя Поля сказала, что вы расследуете причины смерти Егора.
— Нуда.
— Не расследуйте, не надо, — жалобно произнесла она, и глазищи вмиг наполнились слезами.
— А что такое, Катюша? Да вы не волнуйтесь… Может, воды?
— Не нужно. Я от него письмо получила, уже после смерти. Вот прочтите.
Девушка протянула листок.
«Пишу тебе, Катюха, поскольку виноват перед тобою. Не ценил любовь твою, а ты, чистая душа, ничего и не требовала. Береги сына, а я буду стеречь и беречь вас оттуда… Обещаю там любить тебя больше, раз уж это так плохо получалось у меня здесь, на земле. Пусть парень помнит, что он — сын чемпиона. И я верю, что он сам станет чемпионом в каком-нибудь своем деле. Пусть все помнят меня улыбающимся. А несчастный случай может произойти с каждым. Держись, Катюха! Ты сильная, я знаю. Прощай!»
«Ну вот и поставлена последняя точка», — подумал Турецкий и вернул листок.
— Спасибо, что доверили мне это. Но расследование и так закончено, Катюша.
— Да? Вы больше не будете копать? Пусть все будет, как он хотел.
— Да вы не волнуйтесь…
— Я еще спросить хотела, раз уж пришла. Егор в письме заявление оставил, что признает себя отцом моего ребенка. Как вы думаете, оно имеет юридическую силу? Мне-то все равно, а родители… И мои, и Егора…
— Конечно, имеет! — убежденно ответил Александр. — Будут проблемы — звоните. И вообще ты береги себя, Катюша. Ты как-никак Калашникова-младшего под сердцем носишь! Как назовешь-то?
— Егором! — звонко выпалила Катя, и слезы все же брызнули из ее глаз.
…Турецкий сидел в кабинете Меркулова, отчитываясь по материалам дела. В той мере, в какой это было возможно, чтобы не ставить начальника в неудобное положение.
Меркулов слушал, постукивая карандашиком по столу.
— Значит, несчастный случай?
— Да, Костя. Именно так. На трассе все бывает. Жалко парня, — искренне добавил он. — Но знаешь, медэксперт говорил мне, что в момент гибели лицо у Егора было счастливым. Что он погиб с улыбкой на губах. Может, это и есть счастье — уйти в момент наивысшего успеха?
Телефонный звонок не дал Косте ответить.
— Меркулов, слушаю. Здравствуйте, Аркадий Яковлевич. Что нового? Это в каком смысле? По делу Калашникова? Закрываем дело. Ну как же, все проверили. На таможне был следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий. Нет, ваши сведения ошибочны. Никаких наркотиков… А Турецкий здесь, рядом.
Меркулов протянул трубку, негромко попросил:
— Саш, ты… того, не кипятись.
Турецкий кивнул: мол, постараюсь.
— Александр Борисович? — услышал он слегка гнусавый голос олигарха.
— Да, Турецкий. Слушаю.
— Если я правильно понял, следствие закончено?
— Совершенно верно.
— И Егор, так сказать, чист перед законом?
— Абсолютно, — не дрогнул ни единым мускулом Турецкий.
— Вы, конечно, все проверили?
— Разумеется, — холодно откликнулся Александр Борисович.
— Что ж, очень рад, что мои опасения не подтвердились. Что память Егора не запятнана ничем противозаконным, — фальшивым голосом распинался олигарх. — Так каково же ваше заключение? Я ведь волнуюсь! Все же это мой пилот.
— Калашников — пилот российской команды, — перебил Турецкий.
— Нуда, разумеется, я неверно выразился… — гнусавил олигарх. — Но все же вы не ответили: как погиб Калашников?
— Он погиб… победителем! Таким и останется в памяти людей! — ответил Турецкий.
Что-то ему не понравилось в этих словах. Будто не он произнес их, а кто-то другой. И как бы не к месту и не тому человеку адресованы. И вообще…
Пауза затянулась. Меркулов показывал жестом: закругляйся, Саша.
«Нет, — осадил себя Турецкий, — все я сказал так, как надо, и сказал правильно. Может быть, излишне пафосно, но по существу верно».
И, не вникая уже в слова, доносившиеся из телефонной трубки, резко опустил ее на аппарат.