— Так и есть, — немедленно подтвердил Турецкий, радуясь находчивости Меркулова.
— Александр Борисович, не могли бы вы подъехать ко мне?
— Хорошо. Когда?
— Прямо сейчас.
— Да, Игорь Михайлович. Непременно! То есть безусловно. То есть…
— Ну так я вас жду. И постарайтесь побыстрее.
Генпрокурор положил трубку.
— Е-мое! — сказал Турецкий и сделал то же самое.
К тому моменту, когда Александр Борисович переступил порог кабинета генпрокурора, его щеки были выбриты, волосы причесаны, рубашка блистала белизной, и даже галстук был повязан ровно и красиво. Одному Богу было известно, какого неимоверного напряжения стоило Турецкому привести себя в порядок в столь короткие сроки.
Истомин был в кабинете не один. У окна, спиной к столу, стоял высокий и худой, как жердь, человек в темном костюме.
Истомин окинул Турецкого оценивающим взглядом, но придраться в благоухающей одеколоном внешности «важняка» было не к чему. Казалось, это обстоятельство рассердило генерального. Он гневно нахмурил брови.
— Садитесь! — сказал Истомин, обменявшись с Турецким приветствием.
Турецкий сел за массивный стол и изобразил на своем вежливом лице готовность внимать каждому слову генпрокурора.
— Вот, Эмиль Викторович, познакомьтесь, это и есть Турецкий.
Долговязый человек отвернулся от окна и соизволил взглянуть на Турецкого.
— Борисов, начальник администрации президента, — сухо представился он.
Турецкий привстал и с легким поклоном ответил:
— Приятно познакомиться.
— Мне тоже, — отрезал Борисов.
— Итак, Александр Борисович, дело о взрыве машины, которым вы занимались последние недели, можно считать законченным?
— Так точно.
Истомин и Борисов переглянулись.
— Тут зашла речь о том, что было бы неплохо премировать вас и ваших людей, — с какой-то странной интонацией произнес Истомин. Однако лицо генпрокурора не предвещало не только премии, но даже самой хилой грамоты.
«Начинается», — с тоской подумал Александр Борисович.
— Молчите? — прищурился на него генпрокурор.
— Слушаю, — просто ответил Турецкий.
Тогда речь взял начальник администрации президента Борисов:
— Видите ли, в чем дело, Александр Борисович… Я бы не сказал, что расследование проведено на высшем профессиональном уровне.
— Все подозреваемые сидят в изоляторе, — сухо сказал Турецкий. — Им предъявлены обвинения. Доказательная база собрана. В самое ближайшее время дело будет передано в суд.
— Так-то он так, но… — Борисов чуть склонил голову набок и пристально посмотрел на «важняка» своими водянисто-блеклыми глазами. — Вы взяли только исполнителей. Но не смогли уличить главного преступника. И в результате организатор этой кровавой вакханалии отпущен на свободу.
— Организатор? — Александр Борисович поднял брови. — Сдается мне, Эмиль Викторович, что вы знаете об этом деле гораздо больше меня.
— Вот именно, Турецкий! — сердито заговорил генпрокурор. — Вы не справились с заданием!
— То есть не оправдал ваших надежд? — уточнил Александр Борисович.
Лицо Истомина побагровело.
— Турецкий, не хамите. Это не в ваших интересах. Вы упустили главного преступника! У вас не хватило профессионализма доказать вину организатора и заказчика этого террористического акта. Как верно заметил Эмиль Викторович, вы смогли взять лишь исполнителей. Но где же заказчик этого преступления?
Почему вы позволили этому мерзавцу обвести вас вокруг пальца?
— Вы говорите о Борисе Берлине? — невинно осведомился Турецкий.
— О нем! О ком же еще? Что же теперь, прикажете его отпустить? Выпустить в Израиль, куда он, по нашей информации, намылился? Причем выпустить вместе с коллекцией картин?
Турецкий нахмурился:
— Простите, я не понимаю. О какой коллекции идет речь?
— Он не понимает! — язвительно воскликнул Истомин. — Вы слышите, Эмиль Викторович, он не понимает!
— Подождите, Игорь Михайлович. Позвольте я ему объясню. Дело в том, Александр Борисович, что в руках у Берлина находится богатейшая коллекция произведений российских живописцев. Это, как вы понимаете, истинное достояние России! Ее место в Московском Кремле. Вчера вечером вы освободили Бориса Берлина из-под стражи. А сегодня утром в своем разговоре с журналистами Берлин высказал мысль о том, что намерен переехать на постоянное жительство в Израиль. И, скорей всего, он заберет коллекцию с собой. Понимаете?
— Кажется, да, — кивнул Турецкий. — Правильно ли я понял, что эти картины — собственность Берлина?
Борисов кивнул:
— Да. Он приобрел их на аукционах.
— На свои собственные деньги? — уточнил Турецкий.
— Ну разумеется. Я не понимаю, к чему вы клоните?
— Насколько я понимаю, коллекция картин — частная собственность господина Берлина. И он вправе распоряжаться ею так, как ему заблагорассудится. Независимо от того, как мы к нему относимся и что мы обо всем этом думаем.
На лице генпрокурора появилась саркастическая улыбка.
— Вы видите? — сказал он Борисову. — Я же говорил — ему бесполезно что-либо объяснять. В общем, так, Турецкий. То, что Берлин — истинный заказчик убийства Казанского, Самойлова и Краснова, известно всем.
— Может быть, — кивнул Турецкий.
— Что — может быть?
— Может быть, это известно всем. Но не мне.
— Черт бы вас побрал, Турецкий! Вам тут что, вечер юмора в Останкине? Какого черта вы устраиваете балаган?
— Я просто делаю свое дело, — спокойно ответил Александр Борисович. — И стараюсь делать его честно.
— Я говорю вам, что делать! Я, и только я! Ясно вам?
Турецкий покачал головой:
— К счастью, в своей работе я руководствуюсь не только вашими указаниями, но и фактами. И только на основе этих фактов я имею право делать выводы. В деле нахождения истины указания начальства — слабые помощники.
Истомин побагровел еще больше. Борисов ухмыльнулся.
— У меня нет доказательств того, что Берлин причастен к убийству Казанского, Самойлова и Краснова, — продолжил Турецкий. — А значит, у меня нет причин держать его под стражей. Это все, что я могу вам сказать. Если у вас ко мне больше нет вопросов, я, пожалуй, пойду. Иначе наш разговор может закончиться плачевно. Как для меня, так и для вас.
Щеки Истомина затряслись.
— Это что, угроза? — прорычал он.
В глазах Турецкого зажегся гневный огонек.