Мой шаг стал сбивчивым. Мышцы молили о пощаде, как будто я могла им чем то помочь. Думаю, сама я бы остановилась прямо там, но Мелани, как всегда, оказалась сильнее меня.
Внезапно я ощутила ее не только в мыслях, но и во всем теле. Мой шаг стал шире и ровнее. Усилием воли она тащила мое полумертвое тело к недостижимой цели.
Предвкушение бессмысленной борьбы вызвало у нее нежданную радость. Точно так же, как я ощущала ее, она чувствовало мое тело. Мое тело, ставшее моей слабостью, подарило ей контроль. Она упивалась возможностью свободно передвигать ноги и руки, какими бы бессмысленными не были движения. Она наслаждалась тем, что снова может это делать. Даже муки медленной смерти померкли.
«Какты думаешь, там что то есть? — спросила она. — После смерти?»
«Ничего, — ответила я твердо и уверенно. — Поэтому мы и зовем это окончательной смертью».
«Души не верят в загробную жизнь?»
«У нас слишком много жизней. Ждать чего то еще… уже слишком. Всякий раз, покидая носителя, мы словно умираем и вновь возрождаемся — в следующем. Однако за моей смертью здесь возрождения не последует».
Мы долго молчали. Наши ноги передвигались все медленнее и медленнее.
«А ты? — наконец спросила я. — Ты веришь в жизнь после смерти?» — Я разворошила ее воспоминания о конце человеческого мира.
«Некоторые вещи не умирают».
Мы обе ясно понимали, о чем идет речь. Любовь, что мы испытывали к Джареду и Джейми, казалось, будет длиться вечно. Я попыталась понять, по силам ли смерти разрушить нечто настолько яркое и жизнестойкое. Возможно, любовь останется жить с Мелани в каком нибудь сказочном месте с жемчужными вратами. Не со мной.
Будет ли мне легче без этой любви? Трудно сказать. Казалось, она стала частью меня.
Мы продержались лишь несколько часов. Даже Мела ни, с ее несокрушимой силой воли, не могла требовать большего от сдающего тела. Мы почти ничего не видели, захлебывались сухим воздухом, жаждали — и не находили — живительного кислорода. Из растрескавшихся губ вырывались стоны боли.
«На этот раз ты вляпалась по настоящему», — слабо поддразнила я. Мы брели к высохшему деревцу, которое на несколько футов возвышалось над низким кустарником. Прежде чем упасть замертво, хотелось добраться до тонких полосок тени.
«Да, — согласилась она. — По настоящему».
Мы добрались до цели. Едва мертвое дерево простерло над нами свою паутинистую тень, ноги отказались нас слушаться. Мы распростерлись ничком и уткнулись лицом в песок, мечтая больше никогда не видеть проклятого солнца, хватая ртом обжигающий воздух, слушая свое хриплое дыхание. Так продолжалось вечность.
Наконец мы закрыли глаза. Веки изнутри были яркими и красными. Мы перестали чувствовать сетку тени; может быть, она больше не падала на нас.
«Сколько еще?» — спросила я.
«Не знаю, я умираю впервые… Час? Больше?»
«Откуда мне знать».
«Игде бродит этот койот, когда так нужен?»
«Может быть, нам повезет… нам не страшен грызо дер…» — Мысли Мелани бессвязно блуждали.
На большее нас не хватило. Не было сил сосредоточиться, составлять слова в предложения. Слишком много боли на нас обрушилось. Все мышцы в нашем теле взбунтовались в судорожной борьбе со смертью.
Мы не боролись. Мы отдались на волю судьбы и ждали, время от времени погружаясь в воспоминания. Пока сознание не затуманилось, мы напевали про себя колыбельную. Этой колыбельной мы убаюкивали Джейми, когда земля была слишком жесткой, или ночь слишком холодной, или страх не давал уснуть. Брат уложил голову нам на грудь, мы приобняли его. А потом словно сами уткнулись в чье то большое и сильное плечо, и новая колыбельная убаюкала нас.
Свет в веках потемнел, но не от смерти. Опустилась ночь, и это опечалило нас. На жаре мы бы продержались меньше.
Темнота и тишина длились вечность. А затем раздался звук.
Мы едва обратили на него внимание. Может, нам послышалось. Может, наконец пришел койот. Хотелось ли нам этого? Неизвестно. Мы потеряли ход мыслей, забыли о звуке.
Что то встряхнуло нас, дернуло за онемевшие руки, потащило. У нас не осталось сил на слова, но мы надеялись, что все произойдет быстро. Мы ждали укуса. Вместо этого последовал толчок, и наше лицо повернули к небу.
Полилась вода — влажная, прохладная, невозможная. Она стекала по глазам, смывая песок. Веки затрепетали, заморгали, стряхивая стекающие капли.
Нам было не до песка в глазах. Подбородок вытянулся вверх, отчаянно ища воду, слепой рот раскрывался и закрывался, как клюв только что вылупившегося птенца.
Нам послышалось, что кто то вздохнул.
А затем в рот полилась вода, мы принялись глотать, захлебнулись и закашлялись. Вода пропала, и наши слабые руки потянулись к ней. Кто то твердым движением похлопал нас по спине, и дыхание восстановилось. Руки все еще хватали воздух в поисках воды.
На этот раз явственно прозвучал вздох.
Что то прижалось к растрескавшимся губам, и вновь потекла вода.
Мы жадно пили, на этот раз аккуратнее, только бы снова не забрали воду.
Мы пили до тех пор, пока не заболел живот. Струйка воды становилась все тоньше, наконец иссякла совсем, и мы хрипло запротестовали. Еще одна емкость прижалась к нашим губам, и мы исступленно пили, пока не опустела и она.
Казалось, еще глоток — и желудок взорвется, и все равно мы заморгали, пытаясь сфокусировать взгляд на воде. Было слишком темно, не видно ни единой звезды. Мы моргнули еще раз и поняли, что темнота ближе, чем небо. Над нами навис мрачный, как ночь, силуэт.
Зашуршала ткань, и песок скрипнул под каблуком. Фигура выпрямилась, послышался резкий звук — звук расстегивающейся молнии, взрезавший ночную тишину.
Лезвие света пронзило глаза. Мы застонали от боли, и наша рука взметнулась козырьком к закрытым глазам. Даже сквозь опущенные веки сияние казалось слишком ярким. Свет исчез, и прямо над нами послышался еще один вздох.
Мы осторожно приоткрыли ослепшие глаза. Тот, кто склонился над нами, не произнес ни слова. В воздухе повисло напряжение, но нам было все равно. Было сложно думать о чем то, кроме воды у нас в животе, и о том, где бы найти еще. Мы постарались сосредоточиться и разглядеть нашего спасителя.
Несколько минут мы щурились и моргали, пока не различили тускло выделяющееся во мраке белое пятно под темным лицом. Мелькнула мысль: «Борода — как у Сан та Клауса». Откуда то из глубин памяти выплыли другие черты лица. Все сходилось: крупный нос с раздвоенным кончиком, широкие скулы, густые седые брови, глубоко посаженные глаза с морщинистыми веками. Черты виднелись нам лишь намеками, но мы знали, как это лицо будет выглядеть при свете дня.