Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Теперь не пьешь ты «Солнцедара»…
– Какая певица пропадает! – с наигранным пафосом воскликнул Кухнин.
Люба поморщилась:
– Эх, чудик, такую песню перебил… Зря подкалываешь. Меня, если в горячей воде отмыть, козырно нарядить да вовремя опохмелить, могу перекричать всех эстрадных звезд художественного шепота.
– Без похмелки не потянешь?
– Не потяну, кислорода не хватит.
– Бросай пить.
– Во придумал! Федот уже бросил. Я брошу, другой бросит, третий… А кто госбюджет пополнять будет?..
Участковый посерьезнел:
– Пойдем-ка, Любушка-голубушка, к тебе в хату…
– Зачем? – не дала договорить Борщевская. – Там, кроме подохших с голоду мух, ничего нет.
– Поговорить с тобой надо.
– Какой разговор может быть с девушкой, когда у нее непочатая поллитровка? Хочешь выпить – говори прямо. Сто грамм налью, но предупреждаю: закусить нечем.
– На закуску у «девушки», как всегда, денег не хватило?
– Не хватило. Чика-в-чику лишь на «Столичную» наскребла.
– Часто грибы в лесопосадке собираешь?
– Каждый день. На том и держусь. Если б не дары природы, у меня давно бы наступил, как теперь болтают по радио, полный дефолт.
– По линии КГБ никакого навара?
– С этой фирмой я с прошлого года не вяжусь.
– После того, как получила «расчет» от внучки Потехиных?
– Не вспоминай эту блатячку!
– Нынче не встречала ее в райцентре?
– Если б, не дай Бог, встретила, я бы ей нахальные зенки выткнула. Ух, бандюга противная!.. А вот отец у сатанинской девчонки совсем другой человек. Когда гостил у родителей, я горюшка не знала. Бывало, не удастся грибы продать, подхожу к нему: «Геннадий Никифорович, головная боль измучила, а денег на лекарство нет. Не выручите хотя бы на одну упаковочку цитрамона?» Он понимающе улыбнется и без слов подаст то на пару бутылок пива, то на четвертинку водки. Последний раз отвалил даже на поллитровку «Столицы Сибири».
– Когда это было?
– Не так давно.
– Люба, постарайся вспомнить точнее, – попросил Кухнин.
Борщевская наморщила лоб:
– Один момент… Я хотела помыться в бане у Мамаева на прошлой неделе в субботу, но протрезвевший Федот был не в духе. Пришлось уйти домой немытой. А с Геннадием Никифоровичем случайно повстречалась днем раньше. Значит, было это в пятницу. Число высчитывай сам.
– Выходит, одиннадцатого сентября?
– Одиннадцатого так одиннадцатого. Мне, как прекратили платить пособие по безработице, числа стали до лампочки.
– От какой радости Потехин так щедро тебя одарил?
– В ту пятницу я поздно отправилась на грибную охоту и даже на стопарик не набрала даров природы. Расстроенная пошла до дому и на тропе в лесопосадке встретилась с Геннадием Никифоровичем. Сразу запела о головной боли, а он, не дослушав мой романс, сунул три десятки. Извиняй, мол, спешу на электричку. Не успела очухаться – цепной потехинский Кабсдох навстречу попался. От страха чуть не умерла. Подумалось, что псина меня, как конфетку, схавает. Нет, даже не гавкнул. Промчался во весь опор мимо и скрылся следом за Геннадием Никифоровичем.
– Выстрелы после этого скоро в лесу раздались?
Борщевская замялась:
– Никакой стрельбы не слышала.
– Что-то ты скрываешь. Люба.
– Ничего подобного. Время уже позднее было. Опасаясь, что закроется магазин, я полетела к нему, как стрела, пущенная из лука.
– Не темни.
– Да чтоб мне под первым же фраером круто залететь, не вру!
Кухнин покачал головой:
– Нашла, чем поклясться…
– Не Христа же с Богом попусту звать в свидетели.
– Сегодня утром была в лесопосадке?
– Была.
– Моих ребят там видела?
– Видала.
– А убитую собаку?..
– Тоже видала.
– Значит, пистолет ты подобрала?
– Какой?
– Типа револьвера, – наугад сказал Кухнин.
– На фига он мне сдался… – Борщевская вытянула перед собой дрожащую от постоянных запоев руку. – Глянь, как мандражит… При таком прицеле я из шпалера даже в упор промажу. У меня есть пушка надежнее. Если добрый пистон в нее поставить, через девять месяцев так бабахнет, что закачаешься.
– Прекрати похабщину! Не с корешем базаришь!
– Ты чо, как автобус, завелся с полоборота? Уж и пошутить с тобой нельзя.
– Шутки у тебя, прямо говоря, вульгарные.
– Я пушкинский лицей не посещала. А в исправительно-трудовых колледжах, сам знаешь, благородным манерам не обучают. Там сплошь беспредел.
– Не ссылайся на блатные «университеты». Если не выдашь пистолет добровольно, приглашу понятых и начнем капитальный обыск твоей избы.
– Да хоть заищись! Кроме дохлых мух и пустых бутылок, ничего там не найдешь.
– Как знать. Может, как раз у тебя скрывается тот киллер, который вместе с собакой застрелил Геннадия Потехина.
Люба, расширив и без того большие серые глаза, покрутила указательным пальцем у виска:
– Ты шизанулся?..
– Ну что, будем звать понятых? – строго спросил Кухнин.
– К чему устраивать шмон? Водки у меня всего одна бутылка. На большую компанию не хватит. Давай, Толя, вдвоем уговорим пузырь и располземся по-корефански.
Участковый сурово нахмурился:
– Ох, корефанка, выведешь ты меня из терпения. Мало показалось четырех лет исправительного «колледжа»? Получишь еще года три за незаконное хранение огнестрельного оружия.
– Ты что придумал?.. – Люба растерянно замешкалась. – Не нужна мне огнестрельная железяка. Пошли, так и быть, отдам подобранный в лесопосадке шпалер.
Вместе с участковым Борщевская размашистым шагом направилась к своей усадьбе. Подойдя к покосившейся изгороди, она в сердцах пнула ногой ветхую калитку, и та, хрустнув, отвалилась.
– Все у тебя на соплях держится, – с упреком сказал Кухнин. – Хотя бы чуть-чуть укрепила ворота.
– Они не существительные, а прилагательные. Не нравится, пришел бы да укрепил.
Миновав замусоренный дворик. Люба подошла к избе, выдернула из пробоя с металлической накладкой тонкую щепку, заменявшую навесной замок, и распахнула протяжно заскрипевшую дверь. Следом за хозяйкой Кухнин вошел в избу. Жилище Борщевской представляло собой типичное логово спившихся людей. Железная кровать с замызганной подушкой и ворохом тряпья. Вся в трещинах кирпичная плита. На ней – пустая кастрюлька с алюминиевой ложкой и черный от копоти чайник. На одной из закопченных стен тихо бормотал старенький радиодинамик. На колченогом столе – сваренная в мундире картофелина, переспевший до желтизны большой огурец и пара пластмассовых стаканчиков из-под мороженого. Возле стола – два укрепленных проволокой стула. Над столом, между подслеповатыми окнами без занавесок, был приколот кнопками густо засиженный мухами цветной портрет Брежнева в маршальской форме.