Гудериан пошатнулся. По его лицу разливалась мертвенная бледность, веки дрожали. К его счастью Гитлер заметил это и тут же сбавил тон:
- Ну-ну, генерал, вы ведь не девочка! Что с того, что я наговорил вам столько неприятного? На фронте нам бывало и хуже, не так ли?
Гудериан нравился Гитлеру и потому он искренне жалел толкового генерала. Фюрер заботливо усадил его в кресло и сам протянул ему стакан минеральной воды:
- Выпейте, Гейнц. Выпейте и успокойтесь. Людям, даже таким умным, как вы, свойственно ошибаться. И лишь Провидение, которое вручило мне судьбу Германии - безошибочно. Вы заблуждались, Гудериан. Заблуждались искренне, истово веруя в то, что ваша деятельность направлена на благо Родины. Но Провидение, - голос Гитлера окреп и снова зазвучал так, словно он произносил речь перед огромной массой людей, - открыло мне глубину вашего заблуждения. И теперь я говорю вам, Гейнц: довольно! Довольно странных, невнятных теорий, идущих вразрез со здравым смыслом и всей военной наукой! Вы примете корпус, и с присущей вам энергией и целеустремленностью сделаете его лучшим корпусом Вермахта. И в грядущей войне - я глубоко в этом убежден! - вы покажете себя с самой лучшей стороны! Вы сможете принять командование армией, которая покроет себя славой на поле брани, сражаясь во имя Великой Германии! Идите, генерал, и готовьтесь к новой войне - к войне, которая позволит, наконец, Германии занять подобающее ей место!..
...Гудериан ехал в поезде к месту нового назначения и думал о том, как странна порой бывает судьба. Теория танкового блицкрига умерла, фактически не родившись, но именно его - создателя и идеолога новой стратегии - это никак не задело. Он назначен командующим вторым армейским корпусом - бесспорно одним из лучших в армии. Фюрер сказал, что в состав армий он планирует ввести танковые дивизии, правда - уменьшенного, половинного состава. Танки останутся в армии - это главное, а вот то, как они будут применяться... Впрочем, это не имеет никакого значения: его собственная карьера вышла на новый виток...
22.10, 26 июля 1937 г., южнее Лерма
Задетый неосторожным движением камень сорвался с забора и с едва слышным стуком покатился по земле.
- Тихо!..
Темные тени метнулись в черноте испанской ночи, и словно растворились в ней, распластавшись на земле. Затем одна из теней снова приподнялась и принялась шепотом выговаривать:
- Красноармеец Эпштейн, твою мать! Откуда у тебя ноги растут?!
Вторая тень принялась, было оправдываться, но из темноты прилетело короткое "Заткнись!", и все стихло. Бесшумное перемещение, еле заметное мелькание сгустков темноты и вот уже два черных силуэта прижались к стене маленького домика с плоской крышей:
- Миша, давай, - Домбровский показал Эпштейну на дверь стволом своего ППД. - В случае чего - прикрою...
И нырнул в темноту.
Десантник осторожно постучал в дверь. Нет ответа. Второй стук был чуть настойчивее. Дверь распахнулась на всю ширину разом, словно ее не открыли, а сорвали с петель и на пороге возникла худенькая, невысокая старушка с удивительно прямой спиной и тяжелым пучком седых волос на голове.
- Буэнос ночес, алуэба, - вежливо поздоровался Эпштейн. - Добрый вечер, бабушка...
Старушка пристально, даже как-то придирчиво осмотрела десантника, его некогда синий, выгоревший на солнце комбинезон, пилотку с звездочкой защитного цвета. Особое внимание уделила длиннопалым кистям рук, сжимавших винтовку, затем подняла голову и, глядя прямо в глаза парашютиста, вскинула вверх сухонький кулачок:
- Салуд, компаньерос! Здравствуйте, товарищи!..
-...Вот там, на окраине, - сеньора Риварес показала куда-то за спину, - моего старшего внука и расстреляли. И потому, когда средний и младший решили записаться в милисианос, я могла только просить Заступницу Деву Марию приглядеть за моими пострелятами...
За столом с небогатым угощением - кукурузная каша с малюсенькими кусочками поджаренного сала - сидели командиры и переводчик Эпштейн. Остальные красноармейцы и ополченцы рассредоточились по деревне. Им всем нужно было переждать день, когда с неба могут выследить уцелевшие итальянские самолеты - выследить и навести франкистов на группу окруженцев.
- Сеньора Риварес, - начал было Домбровский, которого старушка за невероятные габариты признала командиром, и упрямо отказывалась понимать, что размеры - размерами, а звания - званиями. - Сеньора Риварес, вы сказали, что видели неподалеку красноармейцев...
- Да, видела, - старая испанка энергично кивнула головой.
- А не могли бы вы подсказать нам: куда надо нам двигаться, чтобы встретить этих наших товарищей?
- Хотите найти вашего большого начальника в кожаной куртке?
- Кого? - хором переспросили Ястребов и Баранов.
Старушка поняла вопрос без перевода и широко улыбнулась:
- Там есть командир. Большой. С ним около тысячи человек. Броневики. Танкетка. Даже музыканты есть... - Сеньора Риварес одобрительно цокнула языком, - А сам - такой представительный, в очках. И в кожаной куртке. Идет пешком, как все, а в легковом автомобиле - большущем таком! - раненых везут. И пулемет...
- Красноармеец Эпштейн, пока не переводите! - приказал Бронислав и повернулся к остальным. - Похоже, что это - товарищ корпусной комиссар Мехлис.
- Ну да?! - Махров явно не мог поверить в такое чудо, - Комиссар всего АГОН и вдруг здесь?!
- Ты, парашютист, все время за линией фронта был, а мы-то товарища Мехлиса хорошо знаем, - вступился Баранов. - Он на своей "Испано-Сюизе" только что танки не обгонял. Всегда в самое пекло лез. И вот еще что: не припомню я, чтобы кто-то еще по такой жаре кожаную куртку носил...
- Вы не сомневайтесь, товарищи, - вмешалась в разговор сеньора Риварес, которая, хотя и не понимала слов, легко уловила интонации. - Вы их легко догоните: вряд ли они успели уйти больше чем на десять-пятнадцать километров.
- Это как же так? - изумились командиры чуть ли не хором.
- А у этого отряда три большие пушки были. А лошадей - ни одной. Они их на руках катили...
Ястребов ткнул Домбровского в бок:
- Точно тебе говорю: это - товарищ Мехлис. Другой бы броневик попробовал впрячь или бросил бы орудия к чертовой матери, а этот будет тянуть до последнего...
- Так надо патрули разослать, - рассудительно заметил Алексей. - Может и сыщут этого Мехлиса...
12.10, 31 июля 1937 г., юго-восточнее Лерма
Чуть больше полутора батальонов - вот все, что было под командою у корпусного комиссара Льва Захаровича. Мехлиса. Полтора батальона стрелков, плюс взвод собственной охраны. И остатки тыловых частей: десяток писарей, два картографа, отделение химзащиты, дюжина поваров и остатки полкового оркестра. Вот и все. И потому, когда к отряду присоединились рота стрелков, почти рота танкистов с девятью танками и полурота парашютистов, Мехлис обрадовался. Он целый день ходил именинником, то так то эдак прикидывая: как бы ему получше распорядиться значительно возросшей мощью подчиненных ему сил?