Уорнер как раз выводил меня в дверь.
— Слушай, тебе просто необходимо больше есть, — деловито сказал он.
Я широко открыла глаза, рот — на секунду мне показалось, что мое тело испещрено сквозными дырами.
Странно, что сердце не вытекло кровью между ребер.
Глядя на себя, я не понимала, почему на платье нет крови, хотя жгучая боль в груди совершенно реальна.
— Ты убил его, — прошептала я. — Ты только что убил.
— Ты очень наблюдательна.
— Зачем ты убил его, для чего, как ты мог такое сделать?..
— Не закрывай глаза, Джульетта. Не время спать.
Я схватила Уорнера за рубашку и остановила на пороге, не давая войти. Порыв ветра хлестнул меня по лицу, и я словно очнулась. Я толкнула Уорнера так, что он отлетел к двери и ударился спиной.
— Ты мне отвратителен, — раздельно произнесла я, глядя прямо в его хрустально-холодные глаза. — Отвратителен!
Он развернул меня за плечо и прижал к двери, в которую только что впечатался. Приподняв мое лицо ладонями в перчатках, он вытер мне глаза — теми же руками, которыми только что убил человека.
Я в ловушке.
Зачарованная.
Слегка напуганная.
Большим пальцем он провел по моей щеке.
— Жизнь — штука суровая, — прошептал он. — Иногда надо уметь стрелять первым.
Уорнер проводил меня в мою комнату.
— Тебе, пожалуй, надо поспать, — сказал он. Первые слова после того, как мы ушли с крыши. — Я распоряжусь, чтобы тебе принесли поесть и не беспокоили.
— Где Адам? С ним все в порядке? Он здоров? Что ты собираешься с ним сделать?
Уорнер вздрогнул, но сразу обрел прежнее спокойствие.
— А почему тебя это интересует?
— У него же задание не спускать с меня глаз. А его нет. Теперь ты и его убьешь? — Я чувствовала себя глупо и от этого осмелела. Слова падали изо рта без парашютов.
— Я убиваю, только когда приходится.
— Великодушно.
— Более чем.
Я грустно засмеялась. Он не улыбнулся.
— Остаток дня твой. Настоящая работа начнется завтра. Адам тебя приведет. — Он долго смотрел мне в глаза, пряча улыбку. — А пока постарайся никого не убить.
— Ты и я, — начала я, чувствуя, как гнев бурлит в моих жилах, — ты и я — не одно и то же.
— Ты сама в это не веришь.
— Как можно сравнивать мое… мою болезнь с твоей ненормальностью?
— Болезнь? — Уорнер рванулся вперед, вдруг охваченный волнением. Я едва не отпрянула. — У тебя дар! — заорал он. — Талант! Экстраординарная способность, которую тебе лень осознать! Твой потенциал…
— Нет у меня потенциала!
— Ошибаешься. — Он прожег меня взглядом. В этот момент Уорнер ненавидел меня — за то, что я ненавижу себя.
— Ну, ты убийца, тебе видней, — отозвалась я.
Его улыбка взрывоопасна, как динамит.
— Иди спать.
— Иди к дьяволу.
Поиграв желваками, Уорнер направился к дверям.
— Я над этим работаю.
Меня душит мрак.
Мои сны кровавы и кровоточащи, кровь заливает меня, не могу больше спать. Единственный сон, дававший мне покой, больше не снится, и я не знаю, как его вернуть. Я не знаю, как найти белую птицу. Я не знаю, пролетит ли она за окном хоть когда-нибудь. Сейчас, стоит мне закрыть глаза, я вижу только смерти. Снова и снова пуля разносит Флетчеру голову, Дженкинс умирает на моих руках, Уорнер стреляет Адаму в лоб, за окном поет ветер, но его песня скорее напоминает высокий, фальшивый вой, а я не решаюсь велеть ему замолчать.
Я по-прежнему мерзну в своей одежде.
Матрац подо мной набит рваными тучами и свежевыпавшим снегом: слишком мягкий, слишком удобный. Слишком напоминает о ночи в комнате Уорнера, а мне невыносимо это воспоминание. Я боюсь спать под этим одеялом.
Не могу не думать, как там Адам, вернется ли он, намерен ли Уорнер наказывать Адама всякий раз, как я проявлю непослушание. Впрочем, мне действительно незачем так беспокоиться.
Строчка, написанная Адамом в моей записной книжке, может быть частью плана Уорнера, задумавшего свести меня с ума.
Сползаю на твердый пол и разжимаю кулак, проверяя, на месте ли мятый бумажный комок, который сжимаю уже два дня. Это единственная надежда, которая у меня осталась, а я даже не знаю, реальна ли она.
У меня не осталось возможностей.
— Что ты тут делаешь?
Я еле сдержала крик, наткнувшись, споткнувшись и едва не грохнувшись на Адама, лежавшего на полу рядом с кроватью. Я его не заметила.
— Джульетта. — Он не отодвинулся ни на дюйм, глядя на меня спокойными, невозмутимыми глазами — просто два ведра речной воды в полночь. Мне захотелось выплакаться в эти глаза.
Отчего-то я ответила правду:
— Я не могу спать на этой кровати.
Он не спросил почему. Поднялся, кашлем маскируя стон, — я сразу вспомнила, что его избили. Очень ли ему больно? Я не решилась спросить. Взяв с кровати подушку и одеяло, Адам положил подушку на пол.
— Ложись, — все, что он мне сказал. Теперь он говорит со мной очень тихо.
Весь день, каждый день, целую вечность я желала, чтобы он это сказал.
Всего одно слово, но я отчего-то залилась краской. Я легла, хотя в крови выли сирены, и положила голову на подушку. Он накрыл меня одеялом. Я смотрела, как сгибаются его руки, — лунный свет немного рассеивал ночной мрак, обрисовывая силуэт Адама тонким серебристым карандашом. Он лег на пол, оставив между нами лишь несколько футов. Ему не нужна подушка. Он обходится без одеяла. И спит без футболки. Мне сразу стало душно. Наверное, я никогда не смогу ровно дышать в его присутствии.
— Не кричи больше, — прошептал он.
Каждый вдох становится спасительным.
Стиснув спрятанный в ладони возможный союз с Адамом, засыпаю спокойно, как никогда в жизни.
Мои глаза — два окна, распахнувшиеся от вихря хаоса в этом мире.
От холодного ветерка кожа покрылась пупырышками. Я села, протирая глаза. Адама уже не было. Поморгав, я забралась на кровать, положив туда подушку и одеяло.
Я взглянула на дверь, гадая, что ждет меня за ней.
Я взглянула на окно, гадая, увижу ли когда-нибудь пролетающую птицу.
Я взглянула на часы на стене, вспоминая, как снова жить по часам. Интересно, который час по-настоящему, если в этом здании половина седьмого утра?