Меж тем Башлык занялся финансовыми делами острога, хотя тоже вел себя скромно, молча листая всякие приходно-расходные книги и иногда делая выписки. Для вящей убедительности, чтоб показать, какая он мелкая сошка, Лампада по собственной инициативе всякий раз, когда кто-то входил, подскакивал с места и униженно ему кланялся.
Зато потом, когда проверка завершилась и на следующий день в острог заглянул я, все было совсем иначе. Честно говоря, до доклада своих людей я даже не знал, какие суммы отпускаются из городской казны на содержание узников и отпускаются ли они вообще. Оказывается, да, хотя до арестантов и не доходят.
– Так куда ушли деньги? – осведомился я в очередной раз у губного старосты и получил все тот же ответ:
– Дак на сторожу, чтоб бдили.
– Они получают по рублю в год, так?
Староста, поразмыслив, кивнул.
– Ну и где остальное серебро? – После чего, вновь не дождавшись ничего вразумительного, полюбопытствовал: – Как я понимаю, с ответом ты затрудняешься. Тогда поведай, мил-человек, откуда у тебя…
Спасибо Игнатию – предоставил мне не только подробный перечень всех лавок на торжище, которыми этот староста обзавелся в течение последних нескольких лет, но и назвал примерную стоимость товаров в этих лавках.
– Меня не интересует, сколько у тебя денег, но любопытно, как они тебе достались.
Староста покосился на меня, вздохнул и попросил время на размышление – дескать, сразу и не ответишь. Я дал. Однако выяснилось, что отвечать он решил своеобразно и на следующий день вручил мне запеченного в яблоках гуся. Заявив, что сыт, я кивком указал, чтобы он передал его Игнатию, который оказался более догадлив. Приняв его от старосты, Княжев взвесил подарок в руках и уверенно сделал вывод:
– Не мене сотни ефимков, княже.
Поначалу я даже не понял, что он имеет в виду – ну не был я в двадцать первом веке ни депутатом Госдумы, ни судьей, ни гаишником, ни… Короче говоря, не доводилось мне брать взяток и вообще иметь с ними дело. Да даже если бы и имел… В моем представлении они прочно ассоциировались с конвертом, в котором лежат пачки ассигнаций. Или с пакетом. Или с дипломатом. Ну ладно, если перевести на нынешнее житье-бытье, это должен быть кошель, в котором должно звенеть серебро или золото.
Но гусь?! Это ж додуматься надо. Так что дошло до меня лишь через пару секунд после замечания Игнатия, и я угрюмо засопел, начиная накаляться. Мое недовольство староста воспринял своеобразно, простодушно пояснив, что остальное просто не поместилось, да и нести тяжело, а так у него дома в печке приготовлен еще один точно такой же гусь.
– Я мзды не беру, – медленно произнес я и, перефразировав Верещагина, добавил: – Мне за Кострому обидно. А потому…
Словом, в тот же день с моей подачи Годунов освободил его от должности, а спустя неделю вместе с десятком чиновников старой администрации под конвоем отправил в Москву. Можно было бы и раньше, но под страхом плахи, которую я ему в сердцах посулил, староста принялся энергично сдавать прочих приказных, а знал он о них много – правая рука воеводы по всем темным делишкам, – и Еловик только успевал строчить под его диктовку.
Разумеется, возглавлял процессию арестантов сам воевода, настолько привыкший к безнаказанности, что даже не удосуживался прятать концы в воду и положившийся во всем на помощника, который тоже обнаглел донельзя.
Их имущество по моей рекомендации царевич указал отдать на поток [51] , так что одним выстрелом я убил двух зайцев, высвободив целую дюжину домов. Часть ушла на размещение моих работников, а прочие под разные учреждения. Не забыл и свой правительственный аппарат, отдав им пару теремов – условия для работы в министерствах должны быть достаточно комфортабельными.
Мало мне забот, так теперь еще пришлось возиться с заменой городской администрации, начиная с воеводы, на пост которого я решил рекомендовать одного из сотников, Микиту Голована. А что – мужик хозяйственный, справный, приказы выполняет от и до, даже если они подчас ему и непонятны. Выдумки, правда, маловато, но, с другой стороны, может, оно и к лучшему.
Поначалу он заартачился – дело непривычное, но после того, как выжал из меня в помощь себе еще троих десятников, дал согласие.
– Главное, чтоб был порядок в городе, ну и чтоб народ не баловал с воровством, – получил он от меня короткую инструкцию.
– Будет баловать, – сразу возразил Голован.
– Не понял. – И я вопросительно уставился на него.
– А чего тут не понять-то? Чай, жрать-то хотца, – лаконично пояснил он. – Воевода прежний вовсе людишкам жалованье не платил, а у них дома и женки, и детишки, вот и озоровали. Поначалу на хлебушек, опосля и на маслице, а кто посмышленее – и на терем себе расстарался.
Мы с царевичем переглянулись.
– Он что же, вовсе ничего им не платил? – изумленно переспросил Годунов.
– Почитай, что вовсе, – твердо ответил Микита. – А и то, что давал, тут же назад отбирал. Мол, денег в казне нету, но ежели кой-кого подмаслишь, то, глядишь, и получишь.
– Это как? – нахмурился Федор Борисович.
– Очень просто, – ответил я за Голована. – Ты идешь к казначею и расписываешься за все деньги, которые тебе причитаются, а получаешь, к примеру, половину. Остальное казначей делит пополам с воеводой.
– Треть, – поправил меня Микита. – Не боле трети на руки людишки получали, чтоб, значитца, поровну всем – часть самому, часть казначею, а часть воеводе. Иные же, кто делиться не хотел, и вовсе ничего не имели. А кто из подьячих казначейских бога в душе имел – тех в острог, чтоб под ногами не путались. Да их, как я слыхивал, не больно-то много сыскалось. Сказывают, всего-то один и нашелся.
– И как быть? – растерянно посмотрел на меня царевич.
Я вздохнул. Не удоволим хоть частично, тогда они вновь примутся брать взятки, и попрекнуть их трудно – жить-то надо.
– Давай, Федор Борисович, поступим так. Сейчас погодим, а Голован пока продаст то, что можно, из имущества арестованных, да к тому времени по бумагам разберется – кому сколько причитается, а уж тогда прикинем, что делать.
Через три дня прикинули. Получалось, что бывший воевода задолжал людям не так уж и мало – около четырех тысяч рублей. Царевич поморщился, но я заявил ему:
– Вроде бы какое нам дело до прежних долгов московских властей – пусть их бранят, хотя они честно выплачивали все положенное. Вот только во главе этих властей стоял не кто-то, но государь Борис Федорович. Недоверие отцу будет непременно перенесено на сына, ибо яблочко от яблоньки… В народе так и будут говорить – не бывать шишке на рябинке, сливке на елке, а на вербе грушам. Коли старый лыс, то и молодому недолго кудри нашивать. Позаботиться сыну о том, чтобы оставить в людских сердцах добрую память о своем покойном батюшке, – что может быть богоугоднее? Так что, будем отдавать долги?