– Боюсь, Власьев с посольством отъехал от Москвы уже далеко, так что надо бы дать моему человеку, который поедет с твоей пове́ленной грамоткой, еще и отворенную [91] , – небрежным тоном добавил я, пояснив: – Тогда, даже если дьяк пересечет русские рубежи, гонец все равно его догонит, пусть и на польской земле. – И облегченно вздохнул – теперь мои люди беспрепятственно пересекут границу на законных основаниях и, передав дьяку еще одно послание от Дмитрия, сразу отправятся к Емеле в Краков.
Тем же вечером мы с государем составили текст, причем я посоветовал указать и то, чтобы Афанасий Иванович, на случай, коли первый из наших гонцов с распоряжением поубавить количество подарков уже не застанет дьяка в Москве, не отправлял обратно в столицу подарки, предназначенные для Мнишков. Лучше пусть везет их с собой в Самбор, но там тоже не вручает, оставив в сундуках, а тот «пьяница», который «проболтается» о намерениях Дмитрия посватать за себя королевскую сестру, должен упомянуть и про них. Дескать, если пан Юрий заупрямится, то ими уже заготовлен запас для Варшавы. И впрямь, не с пустыми же руками ехать Власьеву к Сигизмунду? Поздравления со свадебкой – это хорошо, но подарки – само собой.
А помимо послания Емеле я настрочил от своего имени еще одно, дополнительное, в котором рекомендовал Афанасию Ивановичу, даже если он успел урезать количество подарков, все равно отдать в Самборе не больше половины, притом худшей – к королю же с барахлом не ездят.
Да еще, но это тоже только в моем послании, я указал Афанасию Ивановичу, что надо бы ему для пользы дела вскользь обмолвиться, что ныне государь пребывает в Костроме и дьяк ждет от него весточку. Причем именно обмолвиться, но сразу же осечься – мол, ляпнул не подумавши.
Когда же ясновельможный пан Мнишек, будучи чрезвычайно заинтригованным этим сообщением, вновь полезет с расспросами к «болтливому пьянице» из числа ближайших людишек Власьева, тому надлежит под огромным секретом поведать, что неизвестно, как оно все сложится в Костроме, а то, может статься, и в Варшаву ехать ни к чему. То есть сделать намек на сватовство Дмитрия к Ксении Годуновой, но только намек, не более.
Правда, если станут расспрашивать о ее внешности, тут уж на слова не скупиться. Как там писал летописец? Очи черные, великие, бровьми союзна, телом изобильна… короче, красок при описании не жалеть – ангел, и все тут.
Думается, эта угроза лишиться богатого зятя окажется пострашнее, чем гипотетическая женитьба на сестре короля.
Вести же себя, если Мнишек начнет чуть ли не в открытую выспрашивать Власьева о царевне, точно так же, как и в случае с Варшавой, даже еще хлеще – мекать, блеять, разводить руками, что, дескать, поехал и поехал, а дьяку о цели своего визита к престолоблюстителю не докладывал, так что откуда ему знать.
И только спустя минут десять хлопнуть ладонью по лбу и заявить, что, дескать, вспомнил. Мол, государь, всей душой радея о дальнейшей судьбе красавицы-царевны, захотел самолично посватать ее за кого-то из своих подданных, а вот за кого – выскочило из головы.
А чтобы Власьев не колебался, я в конце послания указал, что ныне главная цель Дмитрия – это скорейшее прибытие Марины Мнишек в Москву, и о средствах, которыми удастся добиться этой цели, государь спрашивать не станет. Более того, узнав о проявленной Власьевым инициативе, он еще и поощрит Афанасия Ивановича за находчивость.
Ну а если все-таки каким-либо образом выкажет свое неудовольствие, то тут дьяку надлежит просто показать мое послание. Мол, Власьев вполне резонно решил, что в послании Дмитрия Ивановича содержатся инструкции, так сказать, общего плана, а в письме князя Мак-Альпина более подробные, но тоже согласованные с государем. А как же иначе, если привез обе грамотки один гонец?
То есть в любом случае с Афанасия Ивановича взятки гладки.
Так, с государевой женитьбой, кажется, все в порядке. Теперь пора обдумать, что предпринять по поводу сватовства к царевне, которое для меня куда важнее. Хотя там особо обдумывать нечего. Обходных вариантов практически не имелось, а если они и были, то я их не видел, поэтому оставалось только одно – идти напролом, и будь что будет…
Федору Дмитрий о сватовстве Густава к Ксении сказал, еще когда мы были в Ярославле. По счастью, я все-таки успел опередить государя, известив царевича чуть раньше, так что Годунов, согласно полученным инструкциям, поступил наиболее разумно – лишь кивнул в ответ, и все. А уж то ли это согласие, то ли просто знак того, что он услышал сообщение, – пусть государь понимает как хочет.
Даже лицо у него осталось невозмутимым – ни тени удивления. Дмитрий, поняв, что я успел известить Федора раньше, бросил короткий взгляд в мою сторону и, досадливо поморщившись, уточнил:
– Так как?
– Кого бы ни выбрала сестра, того и я обниму, коли выбор учинится по ее доброй воле, – коротко ответил царевич.
Зато оказавшись наедине со мной, Годунов выглядел иначе – глаза полны слез, сам растерянный, руки подрагивают от волнения.
– Может, обмолвиться про последний завет батюшки? – нерешительно спросил он.
– Ни в коем случае! – отрезал я. – Об этом пусть знают только мы трое и больше никто и никогда, иначе получится еще хуже. Пока я для всех так, темная лошадка, не более, которая вовремя оказалась у тебя под рукой и подставила спину, унося от смерти. Отсюда и отношение бояр – ненавидят, но особого значения не придают и серьезного врага во мне не видят. Если же они узнают про завет Бориса Федоровича, их отношение ко мне тут же изменится. Абы кого царь-батюшка, упокой господь его душу, в женихи своей дочери не избрал бы, значит, я куда опаснее, чем кажусь.
– Тогда что делать? – вконец растерялся он.
– Что делать, что делать… Тяни время и предупреди Ксению, чтобы она попросила отсрочки хотя бы до окончания большой печали. Мол, дело серьезное, так вдруг решать негоже. А все остальное… Ну тут уж я сам.
Дмитрий поначалу вспыхнул от возмущения, услышав ответ Ксении – уж очень он не любил мешкать, торопясь осуществить задуманное немедленно, едва только пришло в голову. Но тут царевна умоляюще уставилась на него, и он смягчился, заметив, что, как он слыхал, в этих местах славная медвежья охота, да и ждать не так уж много – всего-то пяток дней. Да и важные государевы дела, кои ему надлежит обговорить с князем Мак-Альпином, тоже потребуют немало времени, а потому обождем.
Обязанности мы с царевичем разделили так – он взял на себя Дмитрия и Басманова, а я выпросил у государя Густава, пояснив, что нам с ним не до охоты, – уж слишком много всего надо обсудить в связи с изготовлением нового оружия.
– Пущай двое воевод поразмыслят, – согласился Дмитрий. – Оно и для дела польза – крепче сдружитесь.