Однако мысль о фокусах меня не покидала, а потому сразу после детального инструктажа своего детдомовца я занялся… веревочками, прервав это несколько утомительное занятие лишь через пару часов.
Подъем предстоял ранний, и надлежало выспаться как следует, но я не удержался и все-таки взял в руки гитару. Пел для себя, от души, но спустя время, после третьей по счету песни, краем уха уловил какое-то загадочное шуршание за дверью.
Не поленившись, выглянул наружу и обнаружил, что в коридорчике собралась чуть ли не вся дворня во главе с Алехой.
Оставалось мрачно заявить, что концерт окончен, и, так и не решив – достаточно мое мастерство в фокусе с веревочками для «самодержца-императора» или ну его, – я брякнулся спать.
Выехали мы из Москвы не поутру, а после обедни, причем не по моей вине.
Я-то как раз был готов спозаранку, как юный пионер, но Басманов сослался на то, что Голицын совсем плох, а лекари его заверили, что опасность еще до полудня либо отступит, либо…
Признаться, я надеялся на первое, но сегодня Авось улыбался не мне – сбылось последнее.
Разумеется, настроения мне это не прибавило, хотя, с другой стороны, может, оно и лучше – легче вести задушевные разговоры с Басмановым, поскольку теперь между нами оставалась кровь, но не смерть его названого брата.
Нет, задачу перетянуть его на нашу с Федором сторону я по-прежнему себе не ставил. Во-первых, надо давать обещания, причем в весьма значительном количестве, да и клюнет ли он на них, если боярин уже сейчас первый любимец у Дмитрия. Чего же боле, как сказал поэт.
Во-вторых, он запросто может доложить о них своему государю, а тогда мое дело и вовсе швах. Чего-чего, а откровенного предательства Дмитрий мне не простит.
Да и не надо мне этого. Моя тактика выжидания не предусматривала переворотов – и без того охотников найдется немереное количество.
Так что цель предстоящих в пути разговоров была намечена скромная – всего-навсего нейтралитет. Лишь бы он не смотрел на Годунова как на врага и не испытывал опасений, что тот, если вдруг придет к власти, постарается отомстить боярину за Кромы.
К тому же и сама обстановка располагала к лирике. Что еще делать в дороге, если не болтать о том о сем…
Правда, началось все – хуже не придумаешь. Какая там лирика…
Дело в том, что в грамотке, адресованной мне, было ясно указано: «Хощу сам зрити особо ученых тобой воев, а посему…» Далее следовало указание доставить в Серпухов весь полк. Целиком.
Да и сам Басманов несколько раз напоминал о том же, после чего моя настороженность превратилась в уверенность – брать к Дмитрию всех гвардейцев нельзя, ибо чревато последствиями.
Тогда люди «красного солнышка», пока я буду находиться там, запросто могут учинить внезапный налет на Москву и без помех – стрельцы не в счет, ибо против «законного» государя не встанут, – устроить разборки с Годуновыми.
Но чтобы Петр Федорович раньше времени о том не узнал, я действительно выдвинулся из Москвы, имея за спиной семьсот ратников.
Две сотни накануне по разным маршрутам выехали за мамочкой Дмитрия – не возвращать же мне их, а еще одной я велел исчезнуть с глаз долой в сторону нашего полевого лагеря, а вернуться лишь после моего отъезда. Пусть боярин считает, что я взял всех – не думаю, что он станет считать моих людей, – и Кремль вообще остался только под охраной стрельцов.
Однако наутро уже после первой ночевки семь первоначальных сотен сократились до одной-единственной. Остальные незаметно снялись за два часа до рассвета и ушли обратно. Казаки в это время беззаботно и крепко спали, к тому же та сотня, что размещалась по соседству с ними, как раз осталась на месте.
Прискакавшему для получения разъяснений Басманову я простодушно заявил, что когда заснул, то ночью мне было дурное видение. Дескать, увидел я, как худые советники переполошили государя, и Дмитрий Иоаннович, не разобрав, в чем дело, и забыв про собственное повеление, отдал команду казакам атаковать моих ратников.
Вот я и отправил их обратно из опасения, как бы не вышло чего худого.
– А у меня-то пошто не спросился? – возмущался Петр Федорович.
– Стыдно стало из-за какого-то видения тебя будить, – сокрушенно вздохнул я. – Решишь еще, чего доброго, что, мол, чудит иноземец али боится. – И покаялся: – Да и не по чину мне, простому стольнику, целого думного боярина тревожить.
Последняя фраза изрядно походила на издевку, но он сам виноват.
Ишь какой!
Оказывается, я у него должен спрашивать разрешение. А кто ты есть-то?! Да заодно припомни, кто я.
– А повеление государя не исполнять по чину?! – заорал Басманов, после чего завернул русским отборным специфичным.
Оказывается, боярам он тоже ведом. Хотя чего удивляться – не интеллигенты же.
– Ты хайло прикрой, а то кишками воняет! – зло огрызнулся я. – А если поорать желаешь, то у тебя ратных холопов в избытке, а я – потомок шкоцких королей. Когда твои пращуры по землянкам ютились да землю пахали, мои всей Шотландией правили от моря до моря.
Но сразу спохватился, что это перебор, поскольку они тут все сплошь и рядом за одно место выше-ниже готовы и на смерть пойти, и даже царя предать. Кстати, мой горластый собеседник – наглядный пример последнему. Поэтому оставим в покое предков или лучше поступим так…
– Заметь, Петр Федорович, что, не глядя на всю твою родовитость, – взял я тон потише и помиролюбивее, – орать на тебя все равно себе не позволяю, ибо ценю не древность и не заслуги пращуров, а того, кто стоит передо мной, его ум, отвагу и ратное художество.
Словом, угомонил я его, а потом, уже в пути, разговорил – не ехать же нам молча.
И первый вопрос, который чуть язвительно задал мне Басманов, не боюсь ли я ехать. Мол, уж больно на меня злобствуют бояре из окружения государя, причем все.
– Конечно, пока ты под защитой Дмитрия Иоанновича, – поспешил добавить он, – то страшиться нечего, а так я бы опаску на твоем месте поимел.
– И отчего ж они на меня все озлобились? – осведомился я. – Вроде бы зла никому не сделал, на высокие места в Думе не лез. Да ты и сам видел – я и тебе уступил ближнее к царевичу, когда мы сидели в Грановитой.
Объяснение прозвучало весьма просто.
Оказывается, на Руси уже давно не принято поступать так, как поступил я, то есть вмешивать народ в свои междоусобицы, не говоря уж о том, чтоб допускать его до расправы.
Иное дело – пакостить, или, если деликатно, то местничаться, а если попросту, то стучать царю друг на друга.
Это допустимо, хотя и тут есть определенные неписаные правила. Например, доносы и кляузы должны быть строго разделены: мужики доносят на мужиков, бабы на баб.