— Мы ж не басурмане так по-зверски с людьми обращаться, — ласково улыбнулся я ему. — К тому ж у любого нашего стрельца иная паля имеется… между ног. И заново в острог ты попадешь лишь после того, как с десяток ратников тебя поочередно на свои колы насадят. А они, наголодавшись без женок, до-олго над тобой трудиться станут, да с превеликим усердием. Остальные же твои товарищи глядеть будут, каково оно — убегать. Правда, боюсь, имечко тебе придется сменить. Ну какой ты после этого Александр? Скорее уж Фекла или Агафья.
Ага, осекся, побледнел, стушевался, и ни слова в ответ. Значит, проняло, поверил, что стрельцы и впрямь на такое могут пойти. Вот и хорошо, мне того и надо. А я предложил всем еще раз подумать и дать мне завтра поутру ответ, кто чего решил.
Выбравших острог не оказалось вовсе. То, что и нужно. Теперь осталось распределить всех по уму. Но с этим проще. Две сотни самых смирных на вид я оставил здесь. Первым делом расчистка баррикад в Юрьеве, и пусть только попробуют отказаться. Ну а потом, когда закончат, помогут перестроить Домский собор, превратив его в православный храм Христа Спасителя. Все равно здание, как я выяснил, стоит полуразрушенным лет тридцать, а значит, никому не нужно или нет денег, а у меня для такого дела сыщется немножко серебра. А что? Основание у него о-го-го, да и стены весьма крепкие, так что подлатать обойдется куда дешевле, чем возводить заново.
Еще пару сотен я оставил в Оденпе, восстанавливать поврежденные Сапегой городские стены. Далее им предстояла работа в полуразрушенных ими же самими деревнях: восстановление домов, амбаров, овинов, бань и прочего. И в первую очередь деревня Хеллика — заслужил парень. Затем, если появится Световид и его люди, отстроить все для них, а потом и остальные деревни. Успеют к зиме — держать не стану, скатертью дорога. Нет — пусть вкалывают дальше.
Остальным, включая и пленных шляхтичей, предстоял путь к Колывани. Кроме раненых, разумеется. И… гетмана. Мы с ним покатили отдельно, сопровождаемые сотней гвардейцев. С ним и с Яном Сапегой. Правда, ротмистра по его просьбе везли в отдельной карете.
— Я понимаю, все равно придется смотреть ему в глаза, но пусть это случится позже, — попросил он меня, откровенно сознавшись, что ему стыдно. Но от подколки не удержался: — Впрочем, тебе, князь, этого не понять.
— Ну куда нам, дикарям, — охотно согласился я, усаживаясь в карету с Ходкевичем.
Я так увлекся разработкой плана по выводу гетмана из депрессии, что чуть не забыл отправить в Москву гонца с весточкой. Вспомнил о нем в самый последний момент, перед отъездом, да и то на мысль о столице меня навел иной гонец, польский.
Посланец короля, торопившийся к Ходкевичу и Сапеге, опоздал всего на сутки. И хорошо, что опоздал, поскольку он вез из Варшавы предупреждение. Мол, особых причин для беспокойства нет, ибо у князя Мак-Альпина, проведавшего об их наступлении и выехавшего навстречу, людишек мало, всего две с половиной тысячи. Для столь прославленных воителей такое количество невелико, однако Сигизмунд, держа слово, считает нужным заранее известить гетмана, дабы разгром князя обошелся малой кровью.
Получалось, мои враги в Москве не дремлют. И это полбеды, но мне очень не понравилось сообщение о моем гвардейском полку «численностью примерно в шесть хоругвей, [69] тоже взятом князем». Упоминание о нем резко ограничивало круг возможных стукачей до предела, а если призадуматься, то всего до одного. Узнай предатель об их отъезде не от меня, а заехав в Вардейку, он непременно увеличил бы число хоругвей до истинного количества, то есть до десяти. А тут шесть. Именно о шести сотнях я и говорил с Годуновым. Ну да, о шести. А потом, вернувшись из Вардейки, я не сообщил ему, что прихватил с собой еще четыре сотни Второго полка, — было не до того. Следовательно…
Нет-нет, подозревать в предательстве самого Федора абсурд. Об этом и речи быть не могло. Понятно, что он попросту проболтался. Но в силу своего положения он не мог трепануть лишнего первому встречному на торжище. Более того, навряд ли он и в Думе сообщил, что я беру всех своих людей. Да и в Опекунском совете, скорее всего, помалкивал. А вот Марине Юрьевне…
Странно. Вроде она поклялась на Библии больше не видеться с ним, а в подтверждение своих слов еще и икону поцеловала. И если учесть, что тайному гонцу из Москвы нужно время вначале добраться до Варшавы, а потом другому до Юрьева, получалось, нарушила она свою клятву на удивление быстро — в течение двух-трех дней после моего отъезда.
Я почесал в затылке, не зная, что и думать, но в конце концов решил не гадать, без толку. Проще вернуться к этому после возвращения в Москву. Тогда и разберусь. Хотя на краткий миг отчего-то мелькнула мыслишка бросить все и умчаться в столицу, но я отогнал ее. Во-первых, предательство уже случилось, во-вторых, беды оно не принесло, а в-третьих, побывать в Колывани мне необходимо.
Это мы собирались отправить свеев из Москвы обратно, причем несолоно хлебавши, но по весьма уважительной причине — неправильное обращение в грамотке. Но оказывается, они прибыли и к Марии Владимировне. Об этом я узнал от Засецкого, будучи уже в Юрьеве. Из-за них королева запретила своему воеводе отправлять из Колывани хоть одного стрельца, о чем Михаил Борисович и извещал Темира. И думается, что к обращению придраться у нее не получится, ибо оно составлено честь по чести, а если что-то не так, то, когда на твое государство наступает еще один враг с юга, обзаводиться вторым совершенно не хочется. Пес с ними, с пустыми формальностями, не до них.
Именно потому следовало срочно ободрить ее, обнадежить, заверить, что Русь начеку, и, разумеется, предоставить как Марии Владимировне, так и шведам наглядные доказательства. Ими должны послужить не только гетман и Сапега, но и сотня польских знамен. Нет, на самом-то деле их оказалось гораздо больше. У поляков же что ни шляхтич из числа товарищей, так со своим знаменем с соответствующим гербом. Мои гвардейцы притащили мне около сотни после побоища под Оденпе, да еще чуть ли не полторы взяли под Юрьевом. Думается, приплюсовав к ним те, что сгорели, всего их было, наверное, не меньше полутысячи. Словом, часть из них я забраковал по причине неказистости, а оставшиеся двести двадцать решил использовать для двух парадов победы — в Москве и Колывани. Столица Руси немного побольше — ей десять дюжин, Колывани хватит и сотни. Но зато Мария Владимировна сможет насладиться лицезрением двух поверженных полководцев.
Однако вначале следовало разговорить Ходкевича, продолжавшего упорно молчать. Срок был небольшой, всего четверо суток, за которые мы одолели почти двести верст до Колывани, но я успел, уложился. Главное, не торопить человека. И пока он в первый день нашего совместного путешествия тяжко вздыхал, угрюмо сопел и скорбно кряхтел, я вообще к нему не приставал. Разве изредка, отпив из своей фляги душистого медку, предлагал ему за компанию, да и то безмолвно, просто протягивал, и все. Однако когда он сердито тряс головой, отвергая угощение, я не настаивал. Была бы честь предложена, и, пожав плечами, убирал ее обратно, но так, чтоб при желании гетман мог дотянуться сам. И вновь игра в молчанку.