Локоток хмуро взирал на мои действия, озадаченно почесывая затылок, но, не придя ни к какому выводу, осведомился:
— Чтой-то я тебя не пойму, княже. Ну креста она не боится, так ведь мы ее не крестом, а костром.
— Не поможет, — отрезал я. — Тех ведьм, кои креста не боятся, сжечь можно, но заклятия с их смертью никуда не денутся и силы своей не потеряют.
— Может, утопить ее тогда, а? — растерялся он и вопросительно уставился на меня.
Я развел руками:
— Как ни убивай, чары еще сильнее станут и быстрее подействуют. Кто должен через месяц помереть, за две недели с этим светом распрощается. Мороз она наколдовала со снегом? Значит, дважды за лето мороз будет, а то и трижды.
— Во как… — озадаченно протянул Локоток.
— Вот так, — подтвердил я.
Кстати, до сих пор не понимаю, почему на Руси никому из тех, кто, как и я, осуждал такие народные расправы над «ведьмами», не пришла в голову моя система борьбы с ними. Это же элементарно — найти причину, благодаря которой сожжение и вообще убийство «ведьмы» в любой форме покажется расправляющимся невыгодным для них самих. Нет, все как один вплоть до начала двадцатого века укоризненно талдычили о варварском невежестве, всерьез пытаясь просветить народ и втолковывая ему, что ведьма на самом деле никакая не ведьма. Разумеется, крестьянин, выслушав эти объяснения, рассуждал практически: «Может, и впрямь не ведьма, ну а если? Зато, коль ее сжечь, точно от всех бед себя избавлю».
А я, чтоб он такого не подумал, ему сразу: «Вот тебе шиш! Не избавишь, а, наоборот, ускоришь их приход». И практиковал я такое давно, начиная с Костромы. Правда, до сегодняшнего дня исключительно профилактически, ибо саму расправу застал впервые. До этого же я просто рассказывал, что случалось с деревней после того, как ее жители убивали ведьму, излагая большущий перечень постигших их бед. Так, между делом, вроде байки.
— И чего тогда нам делать-то? — развел руками Локоток, вопросительно уставившись на меня.
Мол, если ты такой спец по ним, умеющий в момент определять их силу, то должен знать и способ надежной нейтрализации. Я надменно хмыкнул, давая понять, что, разумеется, знаю, но пояснил о чертовской занятости, а для надежности — вдруг не поймет — добавил:
— Если б не спешка, тогда да, а так…
Это уже из разряда психологии. Чем больше будут клянчить, тем сильнее поверят в то, что предлагаемое надежно.
Уговоры длились минут десять. Но лишь когда к ним подключилась добрая половина народу, я посчитал, что пора «сдаться», заявив о согласии выручить. Не оставлять же православный люд в беде. И далее заговорщически поделился своим секретом. Дескать, известны мне кое-какие молитвы, да столь сильные, любой ведьме от них не поздоровится. Они ее вмиг сил лишают. И новые чары она ни на кого напустить не сможет, и старые развеются, никому вреда не причинив. Но где попало их читать над нею нельзя. Вот в Новгороде, в храме Святой Софии, место подходящее. Туда я ее завтра и отвезу.
Локоток торопливо закивал, радостно просияв, и низко поклонился, придерживая бороду, норовящую забраться в придорожную пыль. Прочие тоже принялись кланяться. А когда они узнали, что я собираюсь расплатиться за еду, а не брать ее на халяву, народ и вовсе торопливо разбежался по домам, появившись через несколько минут в обнимку со своей живностью. Кто тащил куриц, кто прижимал к груди вырывающегося гуся, кто демонстрировал упитанность поросенка.
Я же, пока мои десятники торговались, повернулся к Дубцу, распорядившись выставить на ночь пост возле старухи. Хоть и говорят, что она по-русски понимает, но вдруг перепугается завтрашней поездки. Сам же решил пока перетолковать с ней самой. Успокоить, да заодно и выяснить кое-что… Остановившись подле нее (она так и сидела, сжавшись в комочек, словно окаменев), я присел на корточки и ласково сказал:
— Меня можешь не бояться. Ничего худого теперь с тобой не случится ни завтра, ни впредь.
Немка молча кивнула. Значит, и впрямь русский язык понимает. Это хорошо. Но на всякий случай спросил:
— А мне веришь, что не обману?
Она снова кивнула.
— Совсем прекрасно. А звать-то тебя как? Ведь не Немка, верно? Ты не подумай, я не требую и не настаиваю. Если хочешь сохранить свое имя в тайне, пожалуйста. Просто на будущее как-то неудобно обращаться к тебе по прозвищу.
— Ленно, — выдавила она.
— Ну вот и чудесно, Ленно, — заулыбался я. — Я ж понимаю, ты им всем правду предсказывала, и не твоя вина, что эта правда такая печальная. Но на будущее ты не торопись ее говорить всякому встречному-поперечному, хорошо? Лучше вначале посоветуйся со мной, а я подскажу — надо ли. Все равно избежать судьбы не удастся, так зачем понапрасну пугать человека.
Она медленно протянула руку в мою сторону, и ее указательный палец почти уперся мне в грудь.
— Ты хочешь и мне правду сказать? — уточнил я.
Она опять покивала и склонила голову чуточку набок.
— Плохую, наверное, — усмехнулся я.
Ленно помрачнела.
— Значит, угадал, — хмыкнул я. — Жаль, конечно, ну да ладно, выслушаю какая есть. А когда? Прямо сейчас?
Ленно сложила вместе ладошки, поднесла их к уху и склонила на них голову, закрыв глаза.
— То есть позже, когда все лягут спать, — догадался я. — Ну хорошо, договорились. И правда, какие могут быть пророчества с пустым брюхом. Ладно, скоро мяска поджарят, накормят тебя.
Ночевать в избы мы не пошли, разместившись на свежем воздухе — не хватало еще вшей подхватить. На мне самом белье шелковое, эти заразы его не любят, но не спать же в шелковом платке на голове. Лучше возле костра, вместе с остальными, так оно надежнее. Да и ночи теплые. Относительно, конечно, лишний пяток градусов не помешал бы, но приемлемо. С учетом усталости — целый день в седле — все равно усну без задних ног.
Часовых возле Ленно я решил оставить. Лишняя мера предосторожности не помешает. Дежурить приказал на пару, в три смены, и первой, после того как они поднимут следующих, разбудить меня. Как ни удивительно, но мне не столь любопытно было узнать о грядущих событиях и бедах, сколько хотелось проверить сообщение Локотка, что во время пророчеств Немка, то бишь Ленно, прекрасно говорит по-русски. Но ребята меня не разбудили — не смогли…
Сон мой оказался недолгим. Проснувшись от прикосновения чьих-то горячих пальцев, я встрепенулся, сел и… оторопело уставился на старуху. В памяти отчего-то всплыла моя первая ночевка на Руси, когда меня точно такая же бабуся чуть не зарубила топором. За что? А кушать хотелось.
У этой, по счастью, топора в руках не имелось, да и ничего другого из ударных инструментов тоже. Выражение лица, насколько я смог подметить, видя лишь его нижнюю часть (все остальное по-прежнему скрывали пегие, полуседые пряди), вполне миролюбивое. Или нет, скорее бесстрастное, как у какой-нибудь каменной бабы в степях Украины. А вот глаза, точнее, зрачки отливали чем-то красновато-недобрым.