От досады, что все так плохо складывается, я даже велел остановить возок и пересел на коня, надеясь, что от свежего холодного воздуха мой пессимизм слегка выветрится, да и черные мысли посветлеют. Однако не вышло — едва в мозгу что-то забрезжило, как я отвлекся.
Произошло это на развилке дорог. Одна уходила круто влево, к Вардейке, а вторая вела на восток, к селу Тонинскому. Именно там стоял на обочине какой-то подросток. Кавалькада всадников проносилась мимо него, обдавая комьями жирной грязи (мартовское солнышко старалось не на шутку, отогревая промерзшую за зиму землю), а он продолжал стоять с полуоткрытым ртом, глядя на моих гвардейцев. Отойти в сторону мальчишка не пытался, хотя к тому времени, когда я поравнялся с ним, вся его одежонка, включая и шапку, была изрядно забрызгана грязью. По чумазым щекам его… Я прищурился, вглядываясь. Нет, не показалось, и впрямь слезы. А мгновением позже я признал и самого подростка — Позвон. Ну да, так и есть, он самый, в смысле она самая, поскольку, если мне не изменяет память, Позвон оказался девчонкой Павлиной.
Увидев меня, Павлина проворно сдернула с головы свою шапчонку и склонилась в поклоне.
— Поздорову тебе, князь. — Она бросила быстрый взгляд на остановившийся неподалеку возок, в окошке которого мелькнуло лицо Любавы, и торопливо продолжила: — И княгине твоей тож.
— Благодарствую на добром слове, — кивнул я и, покосившись на открывшуюся дверцу возка, из которого торопливо выбиралась Любава (не иначе как снова тошнит, а значит, предстояла очередная задержка), досадливо поморщился.
Сочувственно глядя на нее, Павлина заметила:
— Ей бы кровавницы отварить али…
— Послал уже за лекаркой, — отмахнулся я и в свою очередь поинтересовался: — А ты не рано ли в путь-дорожку собралась?
— То не по своей воле, — мрачно пояснила Павлина, шмыгнув покрасневшим носом. — Вои твои спознали, что я девка, вот и…
— А что я дозволил до весны остаться, говорила?
Она невесело усмехнулась и ткнула озябшими пальцами в сторону солнышка, неумолимо клонящегося к закату:
— Так она уж настала. Эвон яко оно ныне разгулялось.
— И впрямь разгулялось, — задумчиво подтвердил я, отметив про себя, что держится Павлина молодцом — ни единого жалобного слова.
Гордые мы, значитца, невзирая ни на что. А пальцы синие от холода, да и ноги, поди… Я перевел взгляд на ее лапти, столь густо вымазанные в грязи, что лыка вообще не было видно.
— А далеко ли путь держишь, красна девица? Домой?
— Дом у меня далече, — хмуро ответила Павлина. — Да и нет его, поди. Татаровья нашу Захуптскую слободу сожгли.
— Что-то я не знаю такой слободы в Москве.
— А она и не в Москве вовсе, под Рясковом. [53] Слыхал про град такой?
Я почесал затылок, но город с таким названием не припомнил.
— Верст на сто к Дикому полю ближе, ежели от Переяславля-Рязанского считать. Засечный он, — пояснила Павлина. — Река Хупта там течет, а наша слобода, стало быть, за нею, потому и прозывается Захуптой. Прозывалась… — мрачно поправилась она.
Я сочувственно покачал головой. Изрядно. Если сто верст от Переяславля-Рязанского, да до него от Москвы двести… Получается, топать и топать. Да и куда? На родное пепелище?
— А что, там у тебя никого из родни не осталось? — осторожно спросил я.
— Почитай, одна я и уцелела. Свезло мне. В лесу я была, вот и свезло. А на опушку вышла — слобода уже полыхала. Я ить поначалу в самом Ряскове хотела в ратники пойти, чтоб отмстить, да не взяли. А один десятник сжалился и поведал, что есть такой князь, кой лонись [54] людишек отовсюду в ратники сбирал и никем не брезговал. Вот я и подалась. Надежа была, что никто не сведает, ан поди ж ты.
— Ну хорошо, тогда куда ты теперь?
— Знамо, в Москву.
— А в ней куда? В Христовы невесты?
— Вот еще! — презрительно фыркнула она. — Я ратником хотела стать, гвардейцем, Русь боронить!
— Ишь ты какая, — усмехнулся я и весело поправил ее: — Тогда уж не ратником, а ратницей или… гвардейкой.
Сзади раздался веселый хохот. Павлина вздрогнула, как от пощечины, и низко опустила голову, жалко шмыгнув своим кругленьким носиком. Мне стало не по себе. Я оглянулся и сердито заметил собравшимся подле меня всадникам из арьергарда:
— А вы чего тут столпились? А ну живо вперед!
— Не положено, княже, — отозвался Одинец. — Мы ж енти, аре… Тьфу ты! — зло сплюнул он. — Короче, назади должны быть.
— Тогда и езжайте… назад, — распорядился я. — А тут я как-нибудь сам разберусь. — И вновь посмотрел на Павлину, упертость которой нравилась мне все больше и больше.
И ведь ничего не просит, в ноги не бухается, хотя положение у нее — хуже не придумаешь. Помочь бы, да как — назад-то не вернешь, не поймут. Не свезло девке. Время легендарных полениц давно прошло (да и были ли они вообще на самом деле, может, лишь в былинах), а первая кавалер-девица Дурова, помнится, появится в армии аж через два века. Угораздило же ее родиться как раз посредине.
Но в одном я ошибся, поторопившись с выводами. Через минуту она все-таки осмелилась обратиться ко мне с просьбой… взять ее к себе в услужение.
— В холопки то есть? — уточнил я.
— В услужение, — упрямо поправила Павлина. — Я вон от твоих ратников слыхала, — кивнула она в сторону Вардейки, — что ты телохранителей к Федору Борисовичу приставил, а у тебя самого-то их, поди, и нетути, верно? Вот и возьми меня.
Представив ее в роли телохранителя, я не выдержал, захохотав во все горло. Отсмеявшись, я протянул руку к ее плечу, осторожно, чтоб не причинить боли, опробовал бицепс. Напрячь мускул она успела, догадавшись, в чем дело, но толку — воробьиное яйцо и то больше.
— Да уж, Рембо, да и только. Или нет, с учетом пола, скорее Ремба, — констатировал я.
Восприняв мои слова за отказ, она заторопилась с пояснениями:
— А ты б погодил с ходу отвергать. Я чего надумала-то. Енто токмо на первый взгляд от меня подмоги нетути. А ты инако глянь. Ведь моя сила в том и сокрыта, что про меня никто всурьез не помыслит. Потому и убивать не станет, да и руки вязать тож. Ввалят пинка под задницу и выгонят вон, да и все.
— А ты, стало бы, воспользовавшись этой свободой, накинешься на них, всех раскидаешь, одолеешь и меня спасешь, — вновь развеселился я.
— Чай, из ума еще не выжила, — огрызнулась она. — С одним али двумя, ежели обучишь тайным приемам, яко своих особых, кои при Федоре Борисовиче состоят, может, и управлюсь, а коль их поболе, то и помышлять не стану. Я инако учиню. Затаюсь поначалу где-нибудь поблизости, яко мышка, а опосля миг улучу и подсоблю. К примеру, ножом вервь, коей ты связан, разрежу, из пут тебя высвободив, али сторожа твоего по горлу полосну. Словом, смекну, чего сотворить. Чай, мне голова на плечах не для одной шапки дадена.